Академия родная
Шрифт:
Сидел, сидел Сидероз и, видно, пить ему охота, невтерпёж уже. Он давай на часы смотреть – скоро ли перерыв? Минут пятнадцать до перерыва не досидел, срывается и выходит из класса. Через пару минут опять заходит. Очевидно, уже сушнячок утолил, а в руках держит большую колбу и обычный стакан. В колбе на донышке миллилитров двести прозрачной жидкости. Он на горлышко колбы бережно стакан надел и сверху салфеточкой прикрыл. Такой вот аккуратненький натюрморт на преподовском столе – как графинчик у докладчика на партсобрании.
Когда Сидероз на перерыве из класса вышел, стали мы гадать,
Заходит Сидероз. Продолжаем занятие. Минут двадцать прошло. Берёт Сидероз свою колбу и наливает пол стакана. Подержал чуть в руке для вида – мол, не так уж сильно меня жажда мучает, и давай интеллигентно так, мелкими глотками пить. Глотка четыре сделал, но на середине следующего замирает, поперхнувшись, ставит стакан на стол и обводит взглядом курсантов. Стоит гробовая тишина. Сидероз закатывает к небу глаза и морщит лоб – явно что-то пытается вспомнить. Наверное, вчерашний день. Вдруг его лицо озаряется и губы расплываются в блаженной улыбке. Вроде как в немом кино: «Эврика! Теперь мне всё ясно!!!» Сидероз молча встает и быстро выходит из класса.
Мы в панике: ну всё, влипли, за ИО или начкурса побежал! А тогда на кафедре патанатомии был очень стрёмный период – их бывший глава (по-моему полковник Болихин, если не изменяет память) написал записку «Не помогает даже седуксен» и того – повесился. У этого профессора потом на его родной кафедре опухоль мозга нашли. Так вот, другой профессор, свежеиспечённый ИО (исполняющий обязанности) безвременно усопшего начальника, в андроповский период дисциплину и успеваемость всемерно укреплял и углублял. Короче, не совсем правильное время для крутого залёта.
Мы быстро выливаем водку из колбы и стакана, ополаскиваем всё, чтобы запах отбить, и снова заполняем тару водой. Сели, ждём, чего будет. Минут через пять появляется Сидероз, а в руках у него чебурек!!! Он, наверное, успел в буфет сбегать, что в вестибюле Морфологического Корпуса был, а может, и сейчас есть. Затем Сидорин небрежно садится за стол, доливает стакан из колбы, разламывает чебурек, залпом выпивает, занюхивает и замирает… После минутного разглядывания окаменевших курсантов он начинает нюхать колбу. Потом пощипывать себя за язык – наверное, испугался, что с ним, как с его шефом-профессором, что-то неладное происходит.
Наконец, рассеянная неуверенность проходит. В глазах обычно невозмутимого Сидероза появляется ярость. Он ещё с минуту обводит каждого курсанта испепеляющим взглядом. Затем выражение его лица меняется на противоположное – на гримасу крайней жалости. Сидорин встаёт и тихо говорит: «Эх, ребята, ребята. Это ведь подло. Так поступают только совсем опустившиеся алкоголики. Курсантам вообще пить по Уставу не положено. Тем более на занятиях. Тем более чужое». Наверное, Сидероз подумал,
ПОЧЁМ И ГДЕ?
Нет, кроме шуток, майора Сидероза в нашей курсантской среде уважали куда больше, чем, например, генерал-майора Образцова, начальника нашего Факультета. Вообще непонятно, на кой ляд ему змейки в петлицах – сапог сапогом наш Образцов был. А вот Сидероз специалист был суперграмотный. Патанатомия наука сложная. Главная её сложность состоит в том, что очень многое визуально запоминать надо – от сотен едва заметных признаков болезни того или иного органа при вскрытии, до тысяч ещё более тонких изменений тканей и клеток, видимых только под микроскопом. Зачастую тут логика бессильна – только знания в чистом виде. И таких знаний у Сидорина было через край, в практической патанатомии он любого бил. Вообще дядька был интересный – и без похмелья всегда лохматый, а ещё картавил смешно. Но добродушие своё, как и высочайший профессионализм, он от нас не скрывал, хотя слов «не знаю, не видел, не пойму» не стеснялся. И мы ему всегда готовы были чем-нибудь услужить.
Один раз зачем-то понадобилось Сидерозу свежее серое вещество мозга абсолютно здорового человека. Он обзвонил всех своих знакомых патанатомов да судмедэкспертов, и оказалось, что в один морг на Петроградской Стороне поступил свежий труп после аварии. Сидероз тотчас принялся эксперимент готовить, а сам просит Колю: не в службу, а в дружбу, не съездишь ли за биоматериалом, а то я сам не успеваю. Дело нехитрое, раз Сидероз просит, чего же не съездить. А чтоб не скучно было, Коля до кучи и меня сагитировал. Поехали мы.
Приезжаем в морг, а там в коридоре на каталках трупы лежат. Аж четыре. Видать только что поступили – простынками покрыты, хотя ещё в одежде. Мы-то привыкли к секционным залам Академии и обстановочку местную рассматривали с интересом, ведь если честно сказать, то в городском морге мы оказались впервые. Нашли нужного доктора, передали ему привет от Сидорина. Дядька и говорит, ну раз так срочно надо, то я прямо сейчас самого свежего вскрою и мозги извлеку. Только вот какая незадача – санитар с прозектором, гады, испарились куда-то. Не могли бы вы, ребята, сами тело из коридора в секционную закатить и положить на стол? Вот вам ножницы – перед тем как на стол класть, надо всю одежду снять, а что не снимается, то срезать. Опять же дело нехитрое. Конечно, можем!
Взяли мы ножницы, пошли в коридор. А там свет такой отвратительный, какой-то казематный полумрак. Я откинул простыню на ближайшей каталке – у трупа вместо головы месиво, не надо нам такие мозги. Хотим оправдать доверие Сидероза – хороший материал ему доставить. Посмотрели мы на этот ужас, хоть и третий курс, а как-то даже боязно стало. Коля идёт к следующей каталке. Поднимает простыню – о, то что надо! Немножко заблеванный, зато совершенно целый. Совсем молодой, похоже. Я тогда к третьей – там какой-то дед небритый, но не совсем старый и тоже целый. У деда может быть атеросклероз, лучше у молодого мозги взять. К четвертому трупу мы даже не подходили – там совсем темно.