Акимуды
Шрифт:
– Так это варвары! – раздались голоса.
– Зато налицо полная деградация женщины! – заявил Кочубей.
– Скорее обнажение ее натуры, – прищурилась полька.
– Вот-вот, именно обнажение! – раздался голос хрупкого человечка поэтического склада. – Женщина становится активным, жадным продавцом своего товара.
– А вот и неправда! – сказал профессор из Амстердама. – Основной мотивацией женского поведения в молодости остается романтический поиск любви. Только сталкиваясь с реальным мужчиной, она испытывает серьезное разочарование…
– Взаимное разочарование! – вставил Пестров.
– Агрессивность не исчезает, а преображается, – заговорил американский врач Крег Решке. – Технический гиперпрогресс сбивает человека с толку. Он насыщается своей самодостаточностью. Зачем ему позволили изобрести компьютер? – обратился он к Акимуду. – Этот интернет вышел из-под контроля.
– Интернет – это бесстыжее средство самовыражения, – настаивал Кочубей. – Наш друг, – указал он на меня пальцем, – утверждает, что интернет изобрел Достоевский. – «Какая информированность!» – подумал я. – Но он же изначально выступил его могильщиком! Отсутствие всякого стеснения. Это уравнивание того, что невозможно уравнять. Победа количества над качеством.
Стали разносить еду. Подали на закуску отличный крабовый салат. Даша разливала белое вино.
– Господи! Если бы вы только знали, как надоело есть и пить. Одно и то же, одно и то же. Такая потеря времени! – шепнула мне полька.
– А куда вам спешить? – не понял я.
– Вы правы. Польша стала невыносимо скучной. Представьте себе, поляки полюбили немцев! Но я люблю деревья…
– Это было всегда, – продолжал спорить об интернете канадский лесоруб Стив в дорогом голубом пиджаке и сорочке в черный горошек. – Слава богу, это вышло наружу и может подвергнуться анализу…
Слово взял Посол. Бессмертное собрание замолчало.
– Запрет – главная форма организации человека. От инцеста до табу на убийство. Эволюция идет в сторону профанации запретов. После холокоста, резни в Руанде (кто ее, кстати, помнит?) стало отчетливо ясно, что человек не является мерой всех вещей. Человеческая жизнь стала дороже и дешевле одновременно… – Посол замолк, ожидая, пока Даша нальет ему вина. – Даша! – неожиданно спросил ее Посол, – а вы знаете, что такое холокост?
Даша страшно смутилась, пошла пятнами.
– Ну, не стесняйтесь!
– Холокост? Так называется средство для борьбы с тараканами! – выпалила она, обнимая бутылку.
Все ахнули.
– Вы – отвратительная антисемитка! – на весь зал выкрикнул канадский лесоруб.
– Или дура! – вставила моя соседка-полька.
Даша расплакалась. Крупные слезы текли у нее по щекам. Зяблик выскочила из-за стола и увела ее на кухню.
– Зачем вы так? – укоризненно посмотрела Зяблик на Акимуда.
– А мне она понравилась, – заявил Кочубей. – Я люблю таких маленьких, копошащихся, как мышки, людей… – Протестное сознание характерно для малой части… – признал Акимуд.
– Конформисты, – сказал политолог Пестров.
– А революции? А мятежи? – раздалось с разных мест.
– Слишком много стало эстетики, – пробормотал культурный советник Верный Иван.
– Мы любим революции, – миролюбиво сказал Посол. – Это все равно что менструация, обновление организма. Но кто вам сказал, что человек – мера всех вещей? Человек сам заявил об этом. Мало ли что еще он захочет! Среди вас есть немало тех, кто считает человека полным провалом. Это нетерпение мысли.
– Зачем он был создан? – спросила женщина в красном. – Я живу здесь уже без малого две тысячи лет и не понимаю, зачем все это. На этот вопрос хотелось бы получить ясный ответ.
– А зачем коровы и овцы, зачем обезьяны? – крикнул кто-то.
– Мне коровы понятнее человека, – хмыкнул Кочубей.
– Человек – это наша прихоть, – сказал Посол. – Наше высшее удовольствие.
– Я хочу обратиться к вам с просьбой, – сказал важный господин (по-моему, он был адвокатом из Иерусалима), обращаясь к Акимуду. – Мы просим вас завершить нашу миссию. Она перестала быть содержательной. Кончилось время наблюдателей. Мы бы хотели уехать на Акимуды.
– Что стало причиной вашей просьбы? – Акимуд не ожидал столь радикальной постановки вопроса.
– Мы видели яркие личности на этой земле. Нам было интересно… – сказал человек из Иерусалима.
– Ну! – подхватил Акимуд. – Вы не хотите увидеть будущие войны цивилизаций? Обещаю!
– Все измельчало. Все живет по инерции.
– Богатыри – не вы, – грустно рассмеялся Посол.
– Идет однообразное размывание образа человека, – подытожил политолог Пестров. – Основные чувства раскрыты – теперь начался фарс.
– Хорошо, я подумаю, – сказал Посол. Он поискал глазами Клару Карловну: – Клара Карловна! Это – бунт…
– Да, ну? – иронически вскинула руками Клара Карловна.
Шпион Ершов вдруг не выдержал и обратился ко всем:
– Вам не стыдно? Вы живете по тысяче лет и остались такими же неблагодарными подданными…
– Перестань, Ершов! – прикрикнул на него Акимуд. – Не кричи на моих академиков!
После ужина мы шли с Зябликом по ночной Москве.
– Ну, что ты скажешь? – спросила Зяблик.
– Мне понравилась их общая скромность. Никто не стал приводить исторические примеры. Типа: «Когда я жил в эпоху рококо, я наблюдал галантные манеры. Теперь их нет…»
– А я вдруг поняла, что Клара Карловна в самом деле консул смерти.
– Или… – продолжал я, не развивая мысль о Кларе Карловне. – Или: «Когда я встретился с Гарибальди…»
– Испорченная перспектива! – засмеялась Зяблик. – Раньше мерзость мира была видна меньше, она оседала на частных примерах. Казалось, где-то там лучше. В Москву! В Москву! А теперь все видно. Потому они и бунтуют. А когда ты к этому привык с рождения, жить хочется вечно. Человек, возможно, и дрянь, но жить хочется вечно!