Аксенов
Шрифт:
Е.П.:Я почему-то вспомнил, как товарищ моей юности, перед тем как познакомить меня в советские времена со своим дядей, сказал про него, что он, увы, коммунист, член КПСС, но человек все равно хороший, правильный. Например, время от времени пьет запоем, как все нормальные люди. И Красин вот с одной стороны, конечно, гнида большевистская, а с другой — джентльмен, инженер, эрудит, душка, не то что эти черти, которые по Лонжюмо и Женевам сидят или в Туруханской ссылке парятся.
А.К.:Да, инженер. Настоящий русский инженер, каких сейчас уже нет.
Е.П.:А как ты думаешь? Знал в то время Василий Павлович, кто такой Красин на самом деле?
А.К.:Я думаю, что знал отчасти. До абсолютного знания и полногонеприятия лживой действительности дорога очень сложная и загадочная. Я думаю, что Вася сейчас, вмешайся он в этот разговор, сказал бы: «Ну да, да, ну заработал денег, стараясь хоть как-то сохранить лицо. C кем не бывает?» Думаю, что это «с кем не бывает» — самое правильное объяснение. Оскоромились, извини, всеписатели, которые хоть секунду были советскими. Всех этозадело.
Е.П.:Ну да. Владимир Емельянович Максимов, прежде чем эмигрировать и стать редактором антисоветского «Континента», служил в «Октябре» у сталиниста Всеволода Кочетова, Лев Зиновьевич Копелев был в юности ярым комсомольцем. Да и Андрей Донатович Синявский, прежде чем угодить в тюремный замок, успел понаписать кое-чего для советских изданий в качестве критика и литературоведа. Действительно, если мы сейчас начнем перемывать кости советскимписателям, у каждого из них непременно найдется свой скелет в шкафу.
А.К.:Нельзя, нельзя было при той власти профессионально заниматься литературой и не дотронуться до дерьма. Даже Бродский переводил каких-то там прогрессивных кубинских поэтов для сборника с характерным названием «Заря над Кубой». Альтернатива была — сидеть в тюрьме или сваливать за границу. Сам великий Александр Исаевич до поры до времени печатал лишь то, что можно было публиковать в рамках борьбы с культом личности за «социализм с человеческим лицом».
Е.П.:А как двинулся в сторону «ГУЛАГа», так тут же — пожалуйте в Лефортово и пшел вон из страны! Конечно, можно было существовать в полной безвестности, маленькими группками, как, например, «лианозовцы» — Генрих Сапгир, Игорь Холин, Лев Кропивницкий. В полной безвестности и не житьна литературные деньги.
А.К.:И предпочтительно никому не показывать то, что ты пишешь, чтоб ненароком не посадили. Нет, это не профессиональная, а изгойская писательская жизнь. Жизнь маргинала.
Е.П.:Ладно. Прежде чем выключить диктофон, давай подытожим. Первое: главной книги у Аксенова нет, а есть несколько судьбообразующих. Некоторые из них мы даже вроде бы и проанализировали в меру отпущенных нам возможностей.
А.К.:Ну, наверное, да. И даже пытались разобраться в довольно сложных текстах и сопутствующих им ситуациях.
Е.П.:С Аксеновым вообще все сложно, согласен?
А.К.:А с крупным писателем всегда нелегко. Вот смотри — Юрий Валентинович Трифонов. Сначала автор «Студентов», получивших Сталинскую премию, и книги об отце — «Отблеск костра», романтизирующей революцию. Потом — сочинитель романов «Старик» и «Дом на набережной», развенчивающих этот романтизм. Понимаешь, писатель, самостоятельно прошедший путь, это, как правило, писатель наиболее значительный. Ведь качество литературы Аксенова, Трифонова невозможно даже сравнивать с текстами тех их коллег и сверстников, которых заботило только одно: писать сразу честно и напрямую, как, кстати, Евгения Семеновна Гинзбург рекомендовала своему сверхпопулярному сыну… Напрямую получалось, а литературы не получалось…
Е.П.:Да если б Вася писал напрямую, нам бы сейчас и говорить было бы не о ком и не о чем. Они бы его сгноили, непременно сгноили. Или был бы другой вариант писательской судьбы. Мне, знаешь ли, совершенно не хочется упоминать имена вполне достойных писателей, которые писали напрямую, но ведь читать-то их сегодня невозможно. В лучшем случае воспринимаешь их прозу как мемуары «бывалых людей» или как советский фольклор.
А.К.:Потому что все они тогда двинулись в таком литературном направлении, которое я бы назвал «антисоциалистический реализм».
Е.П.:Совершенно верно, об этом и живущий в Саратове писатель и критик Сергей Боровиков в одной своей статье писал, цитируя эту замечательную фразу из Лескова: «Извините меня, вы все стали такая несвободная направленческая узость, что с вами живому человеку даже очень трудно говорить. Я вам простое дело рассказываю, а вы сейчас уже искать общий вывод и направление. Пора бы вам начать отвыкать от этой гадости…»
А.К.:Правильно, направленческая узость! Вот уж чем-чем, а ею Вася вовсе не страдал.
Е.П.:Всё! Выключаем диктофон. Не навсегда, а на сегодня.
Приложение
Из романа «МОСКВА КВА-КВА»
ЧЕРТОГ ЧИСТЫХ ЧУВСТВ
В начале 50-х годов XX века в Москве, словно в одночасье, выросла семерка гигантских зданий, или, как в народе их окрестили, «высоток». Примечательны они были не только размерами, но и величием архитектуры. Советские архитекторы и скульпторы, создавшие и украсившие эти строения, недвусмысленно подчеркнули свою связь с великой традицией, с творениями таких мастеров «Золотого века Афин», как Иктинус, Фидий и Калликратус.
Эта связь времен особенно заметна в том жилом великане, что раскинул свои соединенные воедино корпуса при слиянии Москва-реки и Яузы. Именно в нем расселяются все основные герои наших сцен, именно в нем суждено им будет пройти через горнило чистых, едва ли не утопических чувств, характерных для того безмикробного времени. Возьмите его центральную, то есть наиболее возвышенную часть. Циклопический ее шпиль зиждется на колоннадах, вызывающих в культурной памяти афинский Акрополь с его незабываемым Парфеноном, с той лишь разницей, что роль могучей городской скалы здесь играет само гигантское, многоступенчатое здание, все отроги которого предназначены не для поклонения богам, а для горделивого проживания лучших граждан атеистического Союза Республик.