Актеры шахматной сцены
Шрифт:
«Тогда я еще раз посмотрел на доску, – продолжал Владимир Павлович, – и, к неописуемой радости, увидел, что брать-то мою пешку нельзя – мат даю в шесть ходов! А если ее не брать, тогда эта пешка в ферзи проходит. Спасибо зрителям, ведь я чуть было не сдался…»
Моменты живого общения с публикой, даже иногда и игры на публику очень важны в творчестве Таля. В другом месте Таль пишет: «Мне нравится владеть инициативой, постоянно беспокоить партнера; не скрою, нравится, когда после жертвы фигуры или пешки зал начинает шуметь. Я думаю, что это не должно вызывать осуждения: ведь любому артисту или музыканту далеко не безразлична реакция зрительного зала».
О том, насколько темпераментно переживают зрители перипетии игры, свидетельствует многократно
Неудачно выступавший в этом соревновании (и оказавшийся на последнем месте) тбилисец Арчил Эбралидзе встречается с одним из фаворитов – Вячеславом Рагозиным. В чуть худшей позиции Рагозин совершает грубую ошибку, и Эбралидзе одним ходом может выиграть ладью.
Я не был очевидцем этого зрелища и пользуюсь воспоминаниями нескольких свидетелей, но хорошо знаю тбилисских болельщиков и легко могу представить себе настроение притихшего зала. Конечно же все видели, что белую ладью можно выиграть одним ходом, и предвкушали первую победу земляка, но Эбралидзе продолжал думать.
Над чем он думал? Публика заволновалась, шепот покатился по рядам, и наконец кто-то не выдержал и воскликнул: «Арчил, бей ладью!» Конечно, этот вопль был вот уж действительно вопиющим нарушением дисциплины, но, ей-богу, болельщика можно было если не простить, то понять: вот она, ладья, «готовенькая», стоит под ударом – так, действительно, бей же ее, бей, не над чем думать!
Но Эбралидзе, громко осадив болельщика: «Вижу сам, не мешай, пижон!», – продолжал думать. Вот уже подсказчика вывели из зала, успокоились зрители: Арчил видит, сам сказал, что может взять ладью. А Эбралидзе все думал. Над чем? Этого никто, насколько мне, по крайней мере, известно, так никогда и не узнал. Может быть, Эбралидзе наслаждался своей позицией, а после бестактной выходки одного из своих болельщиков счел неблагородным воспользоваться советом? Так или иначе, он не взял ладью, а спустя несколько ходов умудрился подставить свою ладью и, представьте, на том же поле, на котором так долго стояла приговоренная к смертной казни ладья Рагозина.
Рассказывают, что огорченные и разочарованные болельщики (а как потом выяснилось, это была единственная партия, которую Эбралидзе мог выиграть!) звонили Арчилу и с невинным любопытством спрашивали, почему он все-таки не взял ладью. Откровенно говоря, на великодушных тбилисцев это не похоже, но, говорят, звонки были. Как же надо было рассердить своих почитателей, чтобы они решились на такое. Но ведь и разонравившихся актеров забрасывали в прежние времена гнилыми помидорами…
Совсем иного рода реплика из группы зрителей прозвучала на международном турнире в Люблине, причем виновницу – а нарушила дисциплину женщина – не только не наказали, но даже (правда, позже и в сугубо частном порядке) поблагодарили. Здесь я предоставлю слово Талю, ибо этот случай произошел с ним, и он однажды описал его.
«На международном турнире в Люблине мы с партнером оказались в сильнейшем обоюдном цейтноте. Он бросил записывать партию к ходу 25-му, я чуть попозже. В молниеносном темпе соперники обменивались ошибками. Последний зевок допустил я и с горя объявил предсмертный шах, не зная, сколько сделано ходов. Внезапно мой соперник «застыл». В этот момент выигрывал за него любой ход, но он не сделал ни одного. Прошло несколько секунд, флажок на часах черных упал. Я вопросительно посмотрел на судью, стоящего рядом, но он, кажется, как и оба партнера, находился в состоянии, близком к шоковому, и никак не отреагировал. «Что ж, значит, все ходы сделаны», – подумал я и протянул руку сопернику, готовый поздравить его с победой. Внезапно из кольца зрителей, окруживших наш столик, негодующе прозвучало (на латышском языке): «Что это ты новые правила устраиваешь? Сейчас сороковой ход черных». Выяснилось, что жена считала сделанные ходы, загибая пальцы. Последующая проверка подтвердила эти подсчеты».
Как видите, актерам шахматной сцены тоже могут помочь иногда
Даже когда у шахматных актеров спектакль не получается, а бывает и такое, и тогда истинный болельщик находит для себя удовольствие. Ну, хотя бы в том, чтобы поразмыслить – а почему, собственно, так произошло?
В третьей партии второго матча на первенство мира между Петросяном и Спасским (1969 год) уже после первого часа игры было ясно, что сражение не завязалось. В пресс-центре разговоры шли о чем угодно, только не о партии. На доску комментаторы взглядывали лишь изредка, так, для очистки совести.
В самом деле, из-за раннего размена почти всех фигур и полной бесперспективности дальнейших маневров партия должна была прекратиться, так сказать, ввиду явного отсутствия даже малейшего преимущества у одной из сторон. Игра, тем не менее, продолжалась. Почему?
Петросян, получив в предыдущей партии на мирное предложение вежливый отказ, наверное, не хотел повторного укола самолюбию. Кроме того, он вел в счете, и подобный характер борьбы его в целом устраивал.
Здесь более интересен ход мыслей Спасского. Конечно же он не верил, что эфемерный пространственный перевес, который остался у белых после размена тяжелых фигур, может принести успех. Значит, остается два варианта: либо претендент, играя «до королей», решил брать чемпиона на измор, что было в общем правомерной матчевой тактикой, либо… хотел разозлить противника! Представьте, были комментаторы, не скрывавшие, что допускают и такую возможность.
В этой партии зрители, по моим наблюдениям, не столько смотрели на демонстрационную доску, сколько на соперников. Думаю, что Спасский, выполняя, быть может, наставления тренера Игоря Бондаревского, ощущал некую неловкость. Петросян же не очень утаивал свое ироническое отношение к происходящему.
Партия была отложена. Соглашение на ничью последовало без доигрывания. Как видите, и откровенно неинтересное содержит в себе порой (точнее, почти всегда) некую психологическую (или спортивную) подоплеку, разгадыванием которой болельщики занимаются с увлечением. Исключение составляют лишь так называемые гроссмейстерские ничьи, где результат фиксируется на 15–20 ходу ввиду открытого нежелания обоих партнеров вести борьбу. В этих случаях зрители чувствуют себя обманутыми, и хотя шахматисты вправе беречь силы, особенно на длинных дистанциях, болельщиков, честно говоря, можно понять.
Шахматисты вообще болезненно реагируют на любое, даже довольно безобидное прегрешение со стороны партнеров, особенно во время игры. И это не удивительно: игра в шахматы – процесс творческий, требующий полнейшего сосредоточения и в то же время ограниченный во времени. Любая, самая незначительная помеха может оказаться фатальной. Каждый шахматист хорошо знает это и старается ни в чем не мешать партнеру.
И опять-таки – всякое проявление корректности или некорректности не ускользает от внимания зрителей. Их интересует не только чистое творчество шахматных актеров, но даже и манера доведения на сцене, не имеющая к собственно шахматам ни малейшего отношения.
Ю. Карахан в книжке «Шахматы – увлекательная игра» приводит в деталях эпизод с опозданием Капабланки на партию с Ласкером, хотя эпизод, казалось бы, незначителен, да и произошел почти полвека назад:
«Я хорошо помню, как в 1936 году в московском международном турнире X. Р. Капабланка опоздал на несколько минут на партию с Э. Ласкером. Ласкер сидел недовольный. Он никогда не опаздывал сам и не прощал опоздания другим. Поэтому поведение Капабланки его крайне удивило. Но вот вбежал в зал запыхавшийся кубинец и в первую очередь обратился к своему партнеру, принося ему тысячу извинений. Он извинялся не только перед Ласкером, но и перед судьями. Несмотря на то что его часы шли, он продолжал буквально рассыпаться в извинениях, пока на лице Ласкера не появилось прояснение и, наконец, улыбка.