Актовый зал. Выходные данные
Шрифт:
Комнаты интерната были переполнены, а школьники болтливы и любопытны. Они глаз не спускали с Роберта, а когда он пыхтел, отодвигая их двухэтажные кровати от стен, чтобы добраться до проводки, стояли как вкопанные и только канючили, чтобы он был поосторожнее с картинками.
Девчонки были не лучше. Принимались спешно убирать белье, прежде чем впустить Роберта в комнату. А говорили они так вычурно, что Роберт, обращаясь к ним, невольно впадал в не свойственный ему резкий тон. Он спросил какую-то школьницу, что делает ее отец, а та ответила, что он человек умственного труда, головой работает.
— А,
И с тех пор звал интернатских «циркачками».
Отец Инги Бьеррелунд был пастором. Его портрет стоял на ее тумбочке — строгий человек в брыжах.
— Нельзя ли убрать сего благочестивого господина? — попросил Роберт, когда отодвигал мебель.
Никто из девиц с места не сдвинулся, но одна сказала:
— Это Ингин отец.
— И трогать его, выходит, нельзя?
— Инга этого не любит.
— Инга мне нравится, — усмехнулся Роберт, — кто из вас Инга?
Девочка открыла дверь в соседнюю комнату и осторожно позвала:
— Иди сюда, тут тебя спрашивают.
«Ага, — подумал Роберт, увидев девушку, — вот какая она, эта Инга, а папаша у нее — пастор!» Инга, видно, была старше других школьниц, великовозрастная девица лет двадцати, не меньше.
Гладкие светлые волосы коротко подстрижены, брови над серыми глазами чуть изогнуты и только рот — женственно-мягкий. Костюм ее сразу не понравился Роберту. Синяя юбка с красным кантом. «Что за юбка, — подумал Роберт, — точно форма пожарника, пожарная юбка и матросская блуза, ну и вкус!»
— Загвоздка у нас тут, — сказал Роберт, — надо отодвинуть тумбочку метра на два, на нее придется положить инструмент. Хорошо бы портрет господина духовника ненадолго убрать. Но вы этого не любите, как я слышал. Вот и помогите мне.
Девушка положила фотографию в ящик, расстелила на тумбочке газету и собралась было идти.
— Впрочем, я совсем забыл — здравствуйте.
— Здравствуйте, — ответила она и вышла.
Роберт без особого рвения принялся за работу.
— Подвернется случай — принесу вам розетку, — пообещал он, — при свете этой коптилки на потолке учиться немыслимо.
Случай подвернулся назавтра. Роберт пришел к ним после уроков.
— Здравствуйте, фрейлейн пастор, — сказал он, — а где же остальные цыплята, вернее, где же цыплята, вы уже, надо думать, не цыпленок.
На ней снова была пожарная юбка, и Роберта зло взяло, хоть он и сам удивлялся, какое ему до этого дело.
Она собрала свои книги, но он предупредил:
— Из-за меня вам уходить не обязательно. Я работаю тихо. Или, может, вам стихи учить надо?
Она неуверенно села и продолжала колдовать линейкой и циркулем.
Роберт подсоединил провод к выключателю, выгреб из кармана розетку и скобки, но, прежде чем приколачивать, сказал:
— Извините, я, кажется, пообещал невозможное. Придется немножко постучать, но потом опять буду паинькой, постараюсь поскорее все сделать.
Она отложила циркуль, скрестила руки на груди и стала наблюдать за его работой.
— Ну вот, — сказал он, — готово, можете снова чертить. Впрочем, один вопрос: почему это вы в школу ходите? Не могу себе представить, чтобы вы столько раз засыпались…
— Засыпалась?
— Ну, проваливались, оставались на второй год. Не могу даже подумать о вас
— Большое спасибо! Нет, я два года не ходила в школу: пришлось работать у крестьянина по хозяйству, мы у него и живем теперь.
Роберт отложил инструменты в сторону и подсел к ее столу.
— Перекур… Так почему же это, позвольте узнать? Не хватает пасторского жалованья или они вообще не получают жалованья?
— Мой отец умер.
— Мой тоже. Погиб?
Девушка посмотрела на Роберта долгим взглядом и сердито сказала:
— Можно и так сказать, господин электротехник, хотя кое-кто говорит, что нет. Но я говорю — погиб. Он был проповедником в соборе в Кёнигсберге. Когда пришли русские, он встал в дверях, не пускал их через порог. Тогда они выстрелили. Стало быть, он погиб. Вот так, господин электротехник!
— Черт побери, — буркнул Роберт и принялся за работу.
Когда он прощался, девушка едва ответила.
Вечером он спросил об Инге у мужа своей матери. Нусбанк махнул рукой и завел свою обычную канитель, чем так отравлял Роберту жизнь в семье.
Дело совсем никудышное, сказал Нусбанк, загубленное с самого начала; если бы он, Нусбанк, раньше здесь работал, этого бы не случилось, но в то время он, как известно, занимался земельной реформой, вот тут-то все и случилось. Всегда так, если сам обо всем не позаботишься. Нет, девушку нельзя было пускать в школу. Допущена большая психологическая ошибка, Инга много старше остальных и чувствует себя несчастной. Хорошая профессия — вот что ей нужно. В двадцать лет ходить в школу — ну не глупость ли! А еще история с папашей. Он, Нусбанк, понятно, выяснил обстоятельства дела. Нацистом пастор не был, зато церковный фанатик — из тех, что еще в живого дьявола верят. В лагере Нусбанк знавал таких, но те видели Вельзевула в коричневорубашечниках, что, по сути, верно, хоть в жизни это им не очень помогало. Так вот, проповедник Бьеррелунд — кстати, шведская фамилия, предок попал сюда, верно, как полковой священник Карла Двенадцатого, а Померания, кажется, была когда-то шведской, она недалеко ведь от Восточной Пруссии, и семья его, может, оттуда, да что нам до его предков, — во всяком случае, Бьеррелунд умер хоть и не естественной смертью, но вполне объяснимой. Взрослый человек, а так поступил! Дочь теперь носится со своим несчастьем и в каждом советском солдате видит его виновника. К ней нужно проявлять чуткость, иначе пропадет девица. А мамаша ее, госпожа проповедница, — настоящий медный лоб, сидит в каморке у крестьянина и заставляет девчонку гнуть спину. Внушила ей, что ждать им недолго — смерть пастора, мол, будет отомщена. В этом смысле психологически верно, что девчонку у нее забрали и устроили в школу.
На другой день Роберт собрал из старых настольных ламп одну почти совсем новую и отнес в интернат.
— Розетка без лампы, — сказал он, — нечто платоническое. Мне такое не по душе.
— Сразу видно, — сказала девочка, которую все называли Плюшка.
— Только не надейтесь понапрасну, — пробормотал Роберт.
Все девушки, кроме Инги, вскоре приручились и даже стали по-человечески разговаривать. Им бы очень хотелось сходить в цирк, поделились они с ним; они пытались уговорить Ингу, но она ответила, что в цирк ходить глупо, она не может убивать вечер на глупости.