Актриса
Шрифт:
— Разобралась? — поинтересовался через некоторое время Глеб, потому что Алена подозрительно молчала, застыв спиной к нему, у празднично разодетой елки.
— Да, — ответила она дрогнувшим голосом и, не поворачиваясь, совсем тихо спросила: — Андерсен, ты приглашаешь меня в кругосветное путешествие?
— Я бы не хотел, чтобы ты отказала мне в этом.
— Андерсен, мне кажется, ты неправильно выбрал героиню для своей новой удивительной сказки. Она, наверное, должна быть Гретхен или Аннунциатой, а не русской занудной Аленушкой. Я же не смогу сдвинуться с места,
В палате повисла долгая пауза, нарушаемая лишь тиканьем будильника и посвистыванием за окном расходившегося ветра.
— Тебе все равно пока нельзя работать, — неуверенно произнес Глеб. — Так говорят врачи…
— Они просто еще не поняли, что я заболею снова, если не начну работать немедленно. Они же сами считают, что я не втискиваюсь в рамки «среднестатистического больного»…
— И что мне прикажешь делать?
— Терпеть, — глухо посоветовала Алена. — Мой дорогой Андерсен, меня можно только терпеть — до тех пор, пока не иссякнут запасы…
— Если любить и терпеть — синонимы, я согласен. А неполучившийся сюрприз… я переработаю в симфонию для фортепиано с оркестром. Так мне подсказывает моя творческая интуиция. Ты не против?
— Я настаиваю на ведущем голосе виолончели — в ней больше надрыва для больного самолюбия сказочника, — слабым голосом возразила Алена.
— Ошибаешься, любовь моя, у сказочников напрочь отсутствует самолюбие. Это пережитки устного фольклора, я бы даже сказал — шаманства. Когда у сказочника не складывается история, он сразу же начинает сочинять другую. В нашем деле самое главное — непрерывность…
В палату без стука ворвалась Света с бутылкой шампанского.
— Ура! Борис Иванович благословил всех на фужер шампанского… включая Алену.
— Отлично! Значит, я уже совсем здорова! — обрадовалась Малышка.
Глеб разлил шампанское по бокалам.
— За уходящий год! И за то единственное, что бессмертно. За любовь… которая, даже нечаянно сбившись с пути и обессилев, творит чудеса…
Спустя две недели молодежный театр вновь обрел главного режиссера. Слегка похудевшая, но по-прежнему уверенная, энергичная Алена своим появлением мощно изменила атмосферу уныния и разброда, царившую в коллективе. В первый же день она представила труппе очень известного, талантливого режиссера Дениса Троицкого, который был уже во всеоружии, чтобы с завтрашнего дня начать репетировать новый спектакль. Троицкий прочел труппе пьесу, вывесил распределение ролей и, попрощавшись, убежал к художнику работать над макетом. А Алена попросила собраться в зале всех, кто находился в данный момент в театре.
— Ну что ж, давайте поговорим, — задумчиво обвела Алена глазами сидящих в зале и, прислонившись спиной к авансцене, встала в центральном проходе.
— Может, стульчик поставить, Алена Владимировна? — предложил Митя Травкин.
— Пока не надо. Я столько належалась и насиделась, что теперь хочется занимать только вертикальное положение, — улыбнулась Алена и, продолжая всматриваться в зал, спросила: — Если я не ошибаюсь, из актеров нет Трембич, Ковалевой и Гладышева. Женя все еще больна, я в курсе.
— Гладышев здесь…
Появившийся в зале Валерий в свойственной ему беспардонной манере сразу привлекать внимание к себе врубился в разговор с ходу:
— Алена Владимировна, давайте поставим точки над «и». В конце концов, я на спор могу сейчас выиграть ящик коньяка. В машине, которая преследовала Глеба Сергеева, кроме убитого американца был Адам?
В зале наступила гробовая тишина. Так тихо бывало в этом пространстве, именуемом зрительным залом, только в самые напряженные и захватывающие моменты спектаклей.
Алена выдержала паузу, словно собираясь с мыслями, потом прогудела размеренно:
— Должна тебя огорчить, Валера. Это был не Адам. Более того, никакого Адама… вообще не существовало.
Алена замолчала, предвидя реакцию коллег. Все заговорили разом. Перебивали друг друга, изумлялись, что их считают за таких идиотов, которым можно все, что угодно, вешать на уши, кто-то смеялся, напоминая, что Оболенская лично представляла своего внука… Но, главное, произошло то, чего больше всего опасалась Алена, на нее смотрели как на сумасшедшую…
Петр Сиволапов с огорчением и испугом прошептал что-то на ухо Валентину Глебовичу.
Алена достала из сумочки банку с колой и, вскрыв ее, медленно начала пить. Потом под неумолкающий гул голосов не торопясь поднялась на сцену и рычагом на пульте опустила экран. Обыкновенный, небольшого размера экран, который использовали не так уж часто в спектаклях и при просмотре киноматериалов.
Вернувшись на свое место в зал, она запрокинула голову и вопросительно посмотрела в сторону будки, где сидел электрик Сережа. Он кивнул.
Алена подняла руку, и через какое-то время воцарилась тишина.
— Я хочу вернуть вас на месяц назад. Художница Ольга Белова принесла в театр макет и эскизы костюмов для «Двенадцатой ночи». Все помнят?
— Еще бы! Вы тогда были не в настроении и завернули ее с костюмами, — воскликнула Аленина секретарша Милочка. — И не велели никому показывать…
— А Ольга все равно показала эскизы Кате Воробьевой. Это было в моей машине, — грустно добавил шофер Миша.
Алена утвердительно качнула головой.
— Вот теперь я хочу, чтобы вы посмотрели эскизы костюмов Виолы и Себастьяна…
По залу вновь пронесся легкий гул недоумения.
Стал медленно гаснуть свет, и на экране высветился цветной слайд. Белокурая грациозная Виола с чертами лица Кати Воробьевой, с такими же глазами цвета кофе, с ее знакомой легкой полуулыбкой, всегда приоткрывающей лишь верхний ряд мелких ровных зубов, держала за руку своего брата-близнеца Себастьяна…
Зал ахнул. Чуть склонив набок длинноволосую пушистую голову в грациозном аристократическом полупоклоне, застенчивым взглядом сквозь стекла толстых очков смотрел Адам-Себастьян.