Акула. Отстрел воров
Шрифт:
— Я тоже.
Андрей положил трубку. Нахмурясь, постоял перед зеркалом. Левая рука машинально поглаживала раненый бок. Пожалуй, в чем-то Брунгильда права. Надо быстренько разбираться с делом Громова и наводить порядок в личной жизни.
Поужинали быстро. Ольга ни словом, ни взглядом не поинтересовалась о том, что с ним случилось — хотя ей, конечно же, было по-настоящему интересно. Как и вчера, выпила три рюмки целиком, а потом делала по глотку, поддерживая компанию. Когда она поднялась мыть посуду, Андрей налил себе ещё — сегодня они попробовали иностранную бутылку
Проснулся от дурного сна. Ольга, глядя на него, улыбалась.
— Надеюсь, я не кричал?
— Было немножко. Рычал.
Она отвернулась к раковине, домывая тарелки. Он зевнул, потянулся, протёр глаза. Встал.
— Приму душ.
— Рана может размокнуть.
— Ничего, я осторожно.
— Погоди, дам полотенце. У меня есть запасное.
Андрей усмехнулся. Действительно, об этом он не подумал. Носовым платком, что ли, собрался вытираться?
— Держи. Постарайся там не заснуть. А то мне тебя будет не вытащить…
Полотенце пахло духами и выглядело совсем новым. На влажном теле от него осталось множество ярких ниточек.
Андрей постирал носки, повесил их на батарею сушиться. Или это неэстетично? Зато утром можно будет надеть.
Утром… Значит, он окончательно решил заночевать?
— Ты опять ляжешь на кухне? — спросила Ольга, когда он вышел в коридор.
Пока его не было, она сменила джинсы и рубашку на халат. Махровый, темно-синего цвета с чёрным тиснёным рисунком: цветы, горы. Удивительно, сколько вещей она захватила с собой.
— Пока можно телевизор посмотреть.
— Включай, там есть какое-то кино. — Она вошла в ванную и усмехнулась: — Смена караула!
Дарья спала, отбросив одеяло. Акулов поправил. Поискал и снова, как и вчера, не нашёл черепашку. Где ж она прячется? Вышел, плотно затворив дверь.
Фильм шёл только по одному из каналов, остальные уже прекратили работу или показывали что-то совсем неинтересное. Кино, правда, тоже не впечатляло. Уже через пять минут Андрей вспомнил, что смотрел его в молодости. Вскоре после того, как вернулся из армии. Даже тогда оно не понравилось, вызвало раздражение — чернушная мура, которую в избытке снимали у нас лет десять назад, когда авторы почувствовали вседозволенность, а хорошие актёры резко разучились играть.
Акулов занял кресло. Перед тем как сесть, посмотрел и убедился, что оно не раскладывается. Спать, мучаясь, в нем, или лечь на диван? Будет видно…
Он побаивался себя. После схватки с Иваном, самой жестокой из всех, что были у него в жизни, требовалась разрядка. Водка решила только часть проблем. Можно было решить и оставшиеся, но Акулов не был уверен, что морально готов. Так же как и не был уверен, что сумеет противостоять зову плоти.
Вернулась Ольга. Прилегла на диван, оказавшись к нему вполоборота. На исполинском «лежбище котиков» она казалась совсем худенькой. И нуждающейся в защите. Спросила:
— Что за фильм?
— Так, ерунда. У хорошего парня рэкетиры убили друга, с которым он служил в десанте, брата, сестру и невесту. И невесту друга. И её брата. Он за них почти отомстил, но его подставили, и сейчас плохие менты дело шьют. Конец лучше не видеть, совсем испортится настроение.
— Что-то припоминаю. В конце его должны расстрелять?
— Типа того.
— Да, лучше не видеть… Повеселее ничего нет?
— Какой-то концерт, — Андрей нажал кнопку на пульте — пел Борис Моисеев, и он переключил обратно.
На экране толстый милицейский полковник «шил дело» главному герою. Герой благородно молчал, не отвечал ни на тупые вопросы, ни на дешёвые подначки, которыми его забрасывали мерзкие потные оперативники, желающие выслужиться перед шефом.
— А ведь многие думают, что достоверно, — задумчиво произнесла Ольга.
— Каждый верит в меру своей личной испорченности.
— Скажи, а ты за смертную казнь, или против?
Акулов вздрогнул от такого вопроса. Догадалась? Нет, не могла. Просто что-то почувствовала.
— Конечно, за. Вот когда у нас будет такой же уровень преступности, как, например, в Бельгии, тогда можно будет её отменять. Но не сейчас. Как можно, например, оставлять в живых террористов? Они будут сидеть, нормальные люди будут платить налоги на их содержание, а оставшиеся на свободе сообщники будут захватывать заложников, чтобы добиться освобождения. Все разговоры о том, что пожизненное заключение хуже «вышки», — фигня. Бредни психологов-теоретиков. И самих террористов, из которых, однако, мало кто согласился бы реально променять «пожизненку» на расстрел. Какой бы ни была жизнь за решёткой, но это — жизнь. И всегда остаётся надежда освободиться.
— Но ведь считается, что жестокость наказания не отпугивает преступников, а наоборот, озлобляет.
— Так считают лишь те, кто преступников видел только по телевизору, но не сталкивался с ними в действительности. И те, кому заплатили за такое мнение. Ну и родственники всех этих «заблудших овечек» — но их мнение, я думаю, полностью уравновешивается мнением потерпевших. А они почему-то не склонны прощать…
— В средневековой Франции наибольшее число карманных краж совершалось в то время, когда на площади рубили руки пойманным карманникам.
— Что, сохранилась какая-то полицейская статистика на этот счёт? Сомневаюсь. И потом, могу по опыту сказать, что факт карманной кражи очень редко обнаруживается потерпевшими на месте её совершения. Как правило — дома, в магазине, ещё где-нибудь, когда требуется украденный кошелёк. А кроме того, подумай сама: где ещё тогдашним карманникам было работать? Общественного транспорта ведь не существовало, и на улицах, я думаю, такой давки не было. Что им оставалось? Рынки, спортивные мероприятия и эти публичные казни. Люди тогда были попроще, и если обыватель не хлопался в обморок при виде отрубленных рук, то почему это должно было так шокировать профессионального вора? Кого-то, наверное, и шокировало, и он в этой толпе не работал, на базары ходил, но других это не задевало так сильно, и они шарили по карманам, надеясь, что их не поймают. Все преступники на это надеются! Только у одних хватает ума, чтобы запутать следы, а другие рассчитывают на авось.