Акушер-ХА! Байки
Шрифт:
Мы – те самые действующие дежуранты – ждали первой звезды или хотя бы отъезда начмеда. Хотя очень хотелось не ждать. Но, памятуя о том, что наш народ очень любит ночные праздники, были, как обычно, в полной боевой готовности. Дамы на сносях обычно бабахнут рюмку коньяку, дадут мужу нехилый ломоть половой жизни – и ну давай рожать! Я уже не говорю об «эпидемиях» почечных колик на фоне обильных возлияний и комбинированных травмах паренхиматозных органов на почве выяснения извечного вопроса: «Ты меня уважаешь?!» Но если травмы ещё можно хирургам перебросить, то колики и задержки мочи – святое для каждого уролога.
Я, значит,
– Эй! – говорю ему тихо и как ущипну под столом. – До первой звезды нельзя! А вдруг ножевое в почку привезут, а ты посмотри на нашего сосудистого!
А Олег мне развязно так:
– Звезду Суворову Александру Васильевичу! – это такая в те древние времена наскальная реклама была.
Ну, думаю, пошла вода в кубрик – пора сматываться в роддом. Хотя акушерка не звонит и биппер не пищит… Только ногу задрала, чтобы драпнуть, а Олег как брякнет:
– Караим Антинохьевич! Танька свалить собирается! А между тем вы у неё уже в бальную книжечку, я слыхал, записаны!
Ну, думаю, сука! Ты у меня ещё попляшешь! Будешь мне в следующий раз полчаса раком у почечного лотка стоять – пока я тебе всю бальную книжечку не зачитаю!
Караим Антинохьевич был светилом из светил отечественной и международной урологической школы. Редактировал отдел Большой медицинской энциклопедии по профилю и всё такое. Хирург от бога, диагност от папы римского и т.д. В общем, Клиницист с самой большой буквы, к тому же в ореоле легенд от весьма непростой судьбы. И, как все подобного рода образчики, был весьма неравнодушен к прекрасному. Особенно если это прекрасное имело минимальный коэффициент интеллекта и могло рот открывать не только для того, чтобы глупо хихикать, а ещё и… а вот и не то, что вы подумали. А для того, чтобы о «Меховом завтраке» или «Алжирской женщине» поговорить. Хотя то, о чём вы подумали, со слов некоторых дам, тоже приветствовалось.
Я же на сюрреалистах и импрессионистах ещё со времён патанатомии собаку съела и кошкой закусила, которая перед этим мышку проглотила! А Караим Антинохьевич мужчина был требовательный и директивный. И уж коли он жаждал бесед – то вынь и положь! И здоровый, как пад.., в смысле, как Пабло Пикассо году эдак в 1950-м. Тому в оный год, дай бог памяти, шестьдесят девять было. А помер – в 1973 году от Рождества Христова – то есть в возрасте девяноста двух лет…
Короче. Хапнул меня Пабло Антинохьевич за ручку – и давай беседы беседовать. А Олег с другой стороны за локоток взялся, но чую, больше для того, чтобы на стуле удержаться…
Тут в помещение буфета урологического отделения вносится взлохмаченная санитарка и, думая, что никто не замечает, что она уже тоже того – со слегка сдвинутой «точкой сборки», весьма, как ей кажется, внятно изрекает:
– Иваныч! Срочно в приёмное, потому что там какая-то хрень! Я сказала, чтобы у телефона обождали, а они трубку бросили, суки!
Я чую – вот мой шанс.
– Пошли, Олег Иваныч, – говорю, – я тебя провожу к месту событий и пойду обход, что ли, обойду. А потом ещё наколядуемся, если что.
Олег, моментально-профессионально исполнившись чувством долга, в жалкой попытке осознать своё тело в пространстве становится в позу Ромберга, при этом глупо хихикая. Ну и что – он вообще парень весёлый. «Пронесло, – думаю. – Сейчас-то я ноги и сделаю!»
Но тут оживает
– Многоуважаемая публика! – встаёт и говорит густым баритоном Караим. – Пейте и закусывайте, как раньше. А я с ребятами в приёмное спущусь – тряхну стариной. Вдохну этот запах – не всё же по академическим джунглям прятаться. Пора вспомнить, каково оно там, на воле, в пампасах.
Олег, смотрю, от этого аж протрезвел похлеще, чем под душем Шарко.
– Что вы, что вы! – говорит. – Караим Антинохьевич! Вы – и вдруг в нашем неуютном, открытом всем ветрам приёме. Да там, может, поножовщина какая. Или в борщ кто кому насрал – мало ли! Вы! Такая величина! И вдруг!..
Бесполезно! Светило уже взошло над толпой смердов. Поэтому, бросив на Олега гневный взгляд, Караим изрёк:
– И Татьяну с собой возьмём! – А как же! С кем ещё о мастерах цвета беседу добеседовать?! – Пусть её будет. Может, чему дельному научится, чтобы если что – не опозорила белый халат, как ты, отрок неразумный, с родами. – История-то, надо сказать, по всей больнице давным-давно разнеслась. – Я, – продолжает академик, – когда-то, ещё при Сталине, какому-то аппаратовскому доберману камни из почек удалял. Под страхом, которого тебе, щенок, не понять! Так что – айда, дети мои, в приём – уши всем подряд купировать!
Смотрю – тут так просто не слиняешь: Караима понесло. Ладно, думаю, авось он одумается по дороге или же мне из роддома позвонят.
Едем в лифте. Олег надувает щёки. Я делаю заинтересованное лицо. Хотя мне, если честно, что «Поля маков в Аржантёе», что «Поля маков в ложбине у Живерни», что «Лондонский парламент», всё на одно Моне. Знаний моих об импрессионистах, разумеется, хватит на то, чтобы паренька в погонах уделать, но Караим… Тут только внимать!
Прибыли. А докторица приёмного уже аккурат как с картины того же Пабло сошла – «Женщина в кресле», видали? И хохочет!
– Олег, – шепчу, – чего это с ней?! Ну выпила. Ну с кем не бывает?! Чего же хохотать-то так в лицо?! Видит же – Караим тут. Не верит? Думает, delirium tremens за ней пришёл?
– Я, – отвечает мне этот гадёныш, дружок мой разлюбезный, – вообще плохо вижу, потому что очки забыл в ординаторской! Я вижу только набросок «Авиньонских девиц»! – И всхлипнул.
А Караим Антинохьевич ручку дежурной приёма поцеловал, улыбнулся и говорит зычным голосом:
– Ну, что нас так развеселило, душа моя?! Показывай этих проказников! Что у нас? Ножевое? Колика? Задержка? Ещё какая ургентность развесёлая?! – и прям ножкой, как застоявшийся жеребец, бьёт и ушами прядёт – воздухом приёма надышался, что ли, старый чемодан!
У меня настроение уже ни к чёрту. Примерно как у «Любительницы абсента».
«Как же, – соображаю, – отсюда благовидно смыться?» Наивная. Я ещё и не предполагала, ЧТО меня ждёт «На железной дороге».
Да. В этом месте вы должны простить мне резкий переход к русским художникам-передвижникам. Потому что в смотровой приёма нас ждали два персонажа, сошедшие аккурат с данной «железнодорожной» картины Василия Григорьевича Перова. Ну приодеты, может быть, и получше. В смысле – посовременнее, а типажи – те же! Хотел Караимушка в народ? Получай народ прямо от боженьки с ладошки!