Акушер-ХА! Байки
Шрифт:
– Нет, Серж. Никогда мы с тобою не разбогатеем. Потому что полные мы поцы, не смотри что врачи неплохие. Дадут – спасибо. Не дадут – мы на свою зарплату в полтораста убогих единиц и будем вламывать, как прямые потомки папы Карло. Ты вот можешь, как Александр Николаевич: пока толпу родни не запугает – не успокоится? Или как Боня: пока бабки не принесут – не выписывать? И я не могу. Потому что они – молодцы, а мы – добросовестные поцы. Вот мы с тобой сегодня уже трижды отстояли, а что заработали, помимо потраченной тобою собственной упаковки миорелаксантов? Правильно. «Поцы. Татьяна и Сергей. Групповой портрет в припоцанном интерьере операционной. Акварель на слезах неизвестного
Серж насупился и твёрдо заявил:
– Надоело быть поцем! Будут деньги в носках – возьму! И поделим на всю бригаду.
– Нет, Серж, не возьмёшь!
– Возьму!
– Не возьмёшь!
– Возьму!
– Ну, хорошо! Возьмёшь. Всё, что есть у тётки в носках, – твоё! И сами носки. Я ей взамен новые подарю при выписке. На долгую память. Ты только не нервничай. Всё будет хорошо. Сейчас закисью подышишь – тебя и попустит.
Помылась я. Поле операционное с ассистентом накрыла. Ручонки нашей картофельной даме санитарка бинтиком примотала к столу и пошла снимать носки. Тут Серж как завопит:
– Свет! – не в смысле «Да будет свет!», а в том смысле, что лампу операционную анестезиолог поправляет – священная обязанность. Часть магического ритуала. Потому что хирург уже – ни-ни. Стерильный весь уже, как скальпель после ЦСО. Лампу Серж подёргал туда-сюда-обратно для виду – и нырк под приставной столик операционной медсестры с ножной стороны операционного стола. Медсестра как захихикает:
– Вы чего, Сергей Алексеевич?! Мы же в операционной! Отложим игры до ужина!
Ха! Плевать Серж хотел на всё либидо мира. Его уже на тёткиных носках заклинило похлеще самой тётки. Бывает. Работа у анестезиологов тяжёлая физически. И очень нервная.
Все замерли на секунду…
А через означенный временной интервал раздался истошный Серёгин вой:
– Бахииииилыыыыыы!!!
И на заскорузлые, покрытые вековой пылью деревенских дорог, с длинными, чёрными, давно не подпиленными рашпилем когтями тёткины лапы санитарка быстро натянула бахилы. Как это и предписано протоколом.
И всё бы ничего, если бы в атмосфере операционной долго ещё не витал запах этой простой русской женщины. Вернее – её ног.
Сергей быстро пришёл в себя. Разбогатеть он не разбогател, хотя этот запах можно было положить в банк. Правда, ещё долгое время у него начинался приступ истерического хохота, когда кто-нибудь при нём произносил вслух слово «носки».
Да. Тётку мы родоразрешили путём операции кесарева сечения. Матку ей удалили. По показаниям, естественно, а не для того, чтобы ещё какие добрые люди не мучились. Для того чтобы не мучились – достаточно трубы перевязать. И пересечь для надёжности.
Придя в себя и немного очухавшись, картофельная дама уверяла врачей, что о беременности знать не знала. Думала… Что?.. Правильно. Климакс. Шевеления? Ой, господи, доктор! Ну, черешни наелась или свёклы с капустой – вот «кишки и дрыгаются». Пузо начало расти? Ой, доктор, обижаете. Я до районной больницы пошла. Там меня врач посмотрел и сказал: «Асцит!» Вода в брюхе. Я и успокоилась. Тут как раз картошка. Выкопали. В город. На рынок. Продавать. Жить-то надо. Я пару мешков сгрузила, и тут из меня кровища-то и хлынула. Я испугалась. Добрые люди «Скорую» вызвали. А за ноги уж простите! Я ж
А вы говорите, Зощенко…
Ребёнка наша тётка забрала. Мальчик. Хорошенький и здоровый. Назвала его, как доктор прописал, – Асцит! Шучу, разумеется. Как-то, конечно, назвала. Наверное, Вася. А жаль. Как бы по-древнеримски это звучало: «Асцит Иванов».
Нам с Серёгой даже по мешку картошки досталось.
Полонез Огинского
Знаете такой?
Называется «Прощание с Родиной». Написал его польский композитор Огинский. Там-тарарам-там-там-тарарам… Та-та-та-тА! Та-дидада… Парам-парам-парам-пара-ра-ра… Та-ди-да-да-да-ба-да-бадабада-бадам-тА!..
Вот только пару тактов доктор, рассказавший мне эту историю, и помнил.
Доктор «Скорой помощи».
Работа у них в неотложке – не приведи господи! Самоотверженная, тяжкая, на грани служения. В чём-то врачи «Скорой» сродни апостолам, с той только разницей, что почёт к ним отчего-то меньший. Не только лекари они, а ещё и психологи, переговорщики, специалисты по разрешению конфликтов, грузчики… Чёрт его знает, куда на сей раз занесёт – в бытовуху или в криминал, на носовое кровотечение в элитную школу или на трепанацию черепа в загаженную подворотню. И чем ещё кроме своих непосредственных обязанностей придётся заниматься – уговорами, фиксацией в пространстве или переноской тяжестей. Ладно, если мебели. «Буфетик, мальчики, не передвинете?.. Ой, что-то он тут не очень хорошо смотрится. Давайте-ка обратно его, в коридор!» Как откажешь одинокой старушке? Всё-таки мужчины.
Но и самых мужчинских мужчин можно достать. Стоит только сильно постараться.
Особенно славящийся этой специализацией – доставанием – контингент: те самые одинокие старушки. Где-то их понять можно. Старость, давление, единственный внук, если и есть, то чёрт знает где, и ему некогда, потому что ему от старушки нужна только жилплощадь. Желательно – поскорее.
Где-то можно понять… Разок-другой.
Но когда в один-единственный день старушка в четвёртый раз вызывает «Скорую»…
– Представляешь? Четвёртый раз вызывает. Чет-вёр-тый! Давление у неё, видите ли! Да у меня самого давление сто сорок на девяносто в неполные сорок. А у неё – в её восемьдесят – сто двадцать на те же восемьдесят. В ушах у неё шумит, видите ли. У меня там гремит давным-давно! – рассказывал как-то мой приятель под рюмку.
Градус в компании для забавной истории был самый подходящий. Все мои были давно известны наизусть, и потому свеженькая байка от поставщиков самых удивительных, кажущихся обывателям неправдоподобными, случаев из жизни пришлась весьма кстати. Да и рассказывать доктор умел, так что все обратились в слух. Дальше перескажу от первого лица.
«Вызывала нас эта старушенция по нескольку раз в неделю. Терпели. Когда на разные смены попадает – ещё ничего, жить можно. Она, в принципе, не вредная. И чаем всегда напоит, если холодно. И пирогом угостит. Что нам, жалко ей то пресловутое давление измерить? Ну, поноет, что скоро помирать. Похнычет на погоду-природу и партию-правительство. В общем, когда бабка в состоянии относительного покоя – ещё ничего. Вроде персональной юродивой нашей подстанции. Но в тот день у неё совсем крыша съехала. Три раза у неё уже были! Первый – она нас встретила в накрахмаленной ночной рубахе. Старуха-то вручную стирает, между прочим. И выглаживает всё, как какая-нибудь горничная из очень прежних времён – на совесть. Дверь открыла и тоном королевы-матери сообщает нам с фельдшером: