Акварель для Матадора
Шрифт:
Огромное здание ФСБ было погружено в темноту — лишь на тыльной его стороне, внизу, светило несколько дежурных окон.
Впрочем, в одном из окон фасада, на четвёртом этаже, мерцал бледный огонёк.
На столе генерала Барановского горела свеча. Барановский стоял у окна и смотрел на тёмную Лубянскую площадь.
Сегодня он позволил себе то, чего не позволял никогда.
Офицерский суд чести не одобрил бы поступка Барановского. Если созвать друзей на честный мужской разговор, Барановский бы не вышел из кабинета. В конце разговора он достал бы табельный
И какой-нибудь остроумец припаял бы эту пулю к ежовскому черепу.
Барановский не одобрял своего поступка, но знал, что если через двое, максимум через трое суток дело об Акварели не сдвинется с мёртвой точки, то полетит не только его голова.
Лабораторное производство Акварели вот-вот превратится в настоящую индустрию. Акварель разольётся по стране. Героиновые реки с заросшими мухоморами берегами.
Силовое Министерство не просто одержит оглушительную победу над ФСБ, но и запросто может его сожрать. Генерал Анисимов давно тянул лапу к лубянскому бюджету и самой Лубянской площади.
Генералу Барановскому нужен был немедленный результат. Генерал Барановский знал один надёжный способ достичь немедленного результата: сильно разозлить майора ФСБ Глеба Малинина.
И он его разозлил.
Генерал снова выглянул в окно и отпрянул: ему показалось, что истукан Дзержинского, снесённый с Лубянской площади революционным народом, снова возвышается на своём постаменте…
Генерал отошёл к столу, выпил стакан воды.
Вернулся к окну: призрака истукана не было, зато над площадью парил самый настоящий ястреб.
Генерал сделал глубокий вдох через ноздри, ощущая, как увеличивается в размере грудная клетка. На выдохе ему стало существенно лучше.
Сел за стол. Перед сном он решил ещё раз задуматься над своим пасьянсом.
Как всегда, по алфавиту.
«А». Арина.
Арина не успела ничего понять. Кроме того, что следует подчиниться человеку в тёмных очках с неприметным, ничего не выражающим лицом, который сказал ей быстро и чётко:
— Садитесь в машину. Если вы будете задавать вопросы, я вас усыплю. Если вы будете сопротивляться, вы можете пострадать. Если вы будете меня слушать, я обещаю, что всё закончится благополучно…
Арина не успела ничего понять, как уже сидела в зелёном БМВ.
Впрочем, она успела понять, что это НЕ ТОТ зелёный БМВ. У того были затемнённые стёкла, а у этого стёкла простые, с тёмными занавесочками.
— Куда мы едем? — задала Арина вопрос, который задавали в такой ситуации сотни и тысячи пленников.
Иногда их увозили на пароходах и самолётах, тогда они спрашивали: «Куда мы плывём?» или «Куда мы летим?»
— В безопасное место, — сказал вполоборота человек с неприметным лицом с переднего сидения. — Вы можете не беспокоиться за свою жизнь и здоровье. Больше я вам ничего сказать не могу и на ваши вопросы отвечать не уполномочен.
Неприметный отвернулся. Рядом с Ариной на заднем сидении сидел огромный кавказец в футболке: его волосатую ручищу
«У тебя есть табак?» — спрашивала татуировка на волосатой руке.
Довольно скоро машина остановилась. Невзрачный вышел и открыл дверь перед Ариной. Они очутились в огромном пустынном подвале, посреди которого возвышались привязанные друг к другу зелёная и оранжевая жестяные бочки.
Невзрачный повёл Арину за собой. Скоро они вошли в лифт, в котором не было кнопок. Дверь закрылась сама. Прямо напротив выхода из лифта оказалась комната, где Арину оставили одну.
Арина осмотрелась. За спиной — дверь с глазком и форточкой. Застеленная кровать. Столик с фруктами, как и полагается в приключенческих книжках. Арина тут же захрумкала яблоком, лишь мельком подумав, что оно может быть отравлено.
Книжная полка: несколько томов Агаты Кристи, несколько томов Достоевского, «Три мушкетёра», «Сказки для Идиотов». Колода карт. Окна нет. Есть большое зеркало. Есть ещё одна дверь. За дверью — туалет и душ.
Арина стукнула в форточку.
— Эй, — сказала Арина, — в ванной нет гигиенических прокладок.
Арина взяла ещё одно яблоко, «Трёх мушкетёров» и легла на кровать.
Про Ёжикова сказали, что его «замели в „Арматуре"». Надолго ли его замели и появится ли он здесь, когда его разметут обратно, Пуся не знал.
Первые дни он перенёс на удивление спокойно. Он ждал, что ломка начнётся сразу. Так не случилось. Мелкие судороги стягивали мышцы в болезненные жгуты, слезились глаза. Но глаза можно было закрыть, к боли привыкнуть.
Беда пришла ночью. Пуся проснулся от сильного удушья. В горле стоял огромный ком стекловаты.
Шторы на окнах, ваза на шкафу приобрели угрожающие очертания. От штор и от вазы к Пусиному горлу тянулись злоумышленные тени.
Он перестал спать, лишь изредка впадая в серое болезненное забытьё. Предметы в комнате вдруг стали кривляться и передразнивать Пусю. Он пытался грозить им кулаком, но острая боль пронзила руку от плеча к ладони, и рука упала, как плеть.
Хлынули глюки. Коровы бродили по лугу со снятой кожей и протяжно мычали, когда слепни садились на них и терзали обнажённую плоть. Одна корова была размечена по сортам мяса, как это было в детстве на картинке в магазине «Мясо-рыба-колбаса». Прямо по мясу были выжжены грубым железным клеймом римские цифры — от одного до тринадцати.
На перекрестье двух палок цифры X копошилось сразу четыре слепня. Они вырыли здесь уже настоящую яму, из которой беспрестанно сочилось сгущённое молоко вперемешку с кошачьей кровью.
Корова беспрестанно срала, и на её лепёшках мгновенно вырастали яркие огромные мухоморы.
С пыльного абажура ссыпались бледные бабочки, облепили, защекотали лапками Пусино лицо и упрямо тыкались маленькими головками в Пусины веки. Стоило Пусе приокрыть веки, как они дружно кинулись выедать радужную оболочку.