Аквариум
Шрифт:
— Ну да. — вставил я. — Можно и так сказать. Гипноз. Он к вам в подсознание залез и глаза отводил. Они теперь умеют.
— Во! — вскинулся Бабушка. — У него когти вместо ногтей, а всем по барабану!
Допил воду, помолчал.
— Он эти три дня вообще ни с кем не разговаривал, не ел почти, а только Светку трахал. С утра до вечера — скрип из подсобки. Она уж, бедная, еле ходила и тоже, как будто, так и надо. А на четвертый день все и случилось. Да так быстро, бля… Я в толчок шел, эти там в подсобке скрипели, а дверь открытая. Ну я мельком и глянул. Светка голая на верстаке лежит, голова ко мне свесилась, а Борода сзади там что-то ковыряется. Я уж хотел дальше идти, смотрю, у нее глаза открытые и как бы стеклянные, а из носа — струйка крови течет.
Бабушка замолчал. Его заметно потряхивало, словно он заново переживал, эти страшные события.
Я тоже опустил затуманившиеся глаза, сказать было нечего. Из памяти на меня смотрели люди. Настоящие. С большой буквы… Хмурый Серега, быдловатый Дядя Миша, простодушный Вова, невозмутимый Леший, деловой Чапай, весело смеющаяся Света, большой, добрый Валуев… Откуда-то снизу который раз начала подниматься, затапливая разум, волна нечеловеческой обреченности и отчаяния.
Настя осторожно и ласково прикоснулась к сознанию, словно легонько пожав руку теплыми пальцами. Стало полегче. На смену меланхолии шли ярость и жажда мщения.
— Валуев-то хоть не долго мучился? — спросил я.
— Нет. — хрипло ответил Бабушка. — Я, когда дверь захлопнул, он уже откинулся. Я, вообще, не знаю, как он смог через весь Сарай этого Урода протащить. Тот же его рвал всю дорогу, живого места не осталось…
— А ты? Борода в тебя из Вала в упор почти шмальнул. Как, вообще, выжил-то?
— Да он вскользь попал, — отмахнулся Бабушка, задирая грязный бушлат и майку. На боку краснел здоровенный, совсем свежий шрам. — Кожу с мясом чуть-чуть содрал, ни печенку, ни ребра не задел. Я остатками бальзама мазал, вон, видишь прошло почти. Ладно, херня! Меня по жизни еще и не так рвали.
Я покачал головой, сжал кулаки. Борода…
— Он когда последний раз приходил?
— Дня два назад где-то. Ночью тоже вроде, если по часам… Да я тут, Егор, сижу, наверх-то почти не вылезаю. День, там ночь, хрен его знает.
— Нету там больше ночей, Бабушка. — вставил я. — Один бесконечный серый день…
— Сначала почти каждую ночь в дверь ломился. — продолжил тот, видимо, не поняв, о чем я. — Я пару раз даже чуть не открыл, он словно прямо в голову залазает и руками управляет. Опомнился в последний момент. Потом поутих маленько. Раз в три дня начал являться. Присосался, собака, как банный лист к жопе… Вобщем, неделю где-то я здесь сидел среди мертвецов, потом решился все-таки. Утром вышел, похоронил, как надо. До темноты горбатился. Бок, сука, горит, а я копаю. Ладно хоть не припрыгал никто, повезло. Закопал глубоко, камней натаскал, сверху насыпал, чтоб этот не разрыл, кресты сколотил…
— Мы видели. — сказала Настя. — Это правильно. Людей надо хоронить по-человечески. Даже здесь…
Бабушка посмотрел на Настю. Во взгляде были очень необычные для его лица теплота и нежность. Словно старый дед, к которому наконец-то приехала любимая внучка.
— Настя. — мечтательно протянул он. — Молодец, Егорка! Такие подарки даже там, где мы жили, редко дарят, а уж здесь… Ты уж береги ее, сынок…
— Стараюсь. — ответил я. Сынок! Да, постарел дед, постарел…
Тот допил остатки кипятка и продолжил.
— А второй раз я вчера наверх вылез. Период же был на днях… Вылез и охренел. Вообще ничего не понял. Магазин, кстати, пустым оказался.
— Да. — сказал я. — Мы тоже охренели сегодня. Выключили наш мирок, Бабушка. Все, не нужен он больше никому. Причем, есть мнение, что это наш с Настей косяк.
— Не грузи, Егор. Не надо… — тихо произнес он.
Я посмотрел в прищуренные, столько всего в жизни повидавшие, глаза, позволил себе заглянуть чуть дальше, за них, и понял, что Бабушка давно для себя все определил. Он остается в Сарае до конца. Точка. Без вариантов. Смысла дергаться дальше он не видел. Что там — наверху, ему совершенно фиолетово. Он остается умирать… А сейчас Бабушка просто очень благодарен нам с Настей и рад нас видеть, просто, как что-то хорошее и человеческое на последней ступеньке жизни.
Он грустно улыбнулся. Кивнул. Прочел в моих глазах понимание, урка мой проницательный! На глаза снова навернулись слезы…
— Ну что, робяты! — с наигранной бодростью сказал он. — Еда-то у меня еще осталась с того периода. Что я тут один много съем? Так что давайте-ка помойтесь, вода еще течет, порубайте, да отдохните. Я так секу, вы сюда не по ровной дороге добирались. Вон, аж с ног валитесь. А там, потом и поговорим…
Тут он был прав. Сил почти не было. Шли долго.
— Бабушка. — улыбнулся я. — Ты мне пока топор наточишь? А то, столько говна срубил, затупился, бедный.
Лицо старика просияло счастливой улыбкой.
— Сделаем! В лучшем виде!
В холодном душе, я понял, что силы все-таки оставались. И у меня, и у Насти. Мы долго и страстно любили друг друга под потоками ледяной воды, и нам было жарко. Дикое напряжение последних часов подстегнуло чувства, так что спать мы улеглись только через час. Зато уснули сразу и крепко.
А разбудил нас Борода…
Громкие, глухие и ритмичные удары в металлическую дверь разносились по всему бункеру, невольно вызывая воспоминания о Дятле. Мы втроем молча подошли к стене, стальное полотно гулко вибрировало и ходило ходуном, но дверная коробка и засов держались крепко. Стояли, слушали смотрели на громыхающую дверь.
Мы с Настей закрыли сознание, чтобы раньше времени себя не обнаружить, но Бабушку Борода почуял почти сразу.
— Привет, старый! — раздался одновременно и за дверью, и в голове шепелявый, хриплый рык, знакомый только интонациями и оборотами речи. — Может сегодня хоть выйдешь, прогуляемся с тобой. Там снаружи так интересно — просто жуть. А я жрать хочу, как раз. Торжественно обещаю начать с правой ноги. Потом отпущу до следующей прогулки. Ну как, старый? Соглашайся! Я ведь один хрен до тебя рано или поздно доберусь.
— Пошел на хуй! — рявкнул Бабушка и завел свою не очень разборчивую, зато очень яростную пластинку по фене.
Я мысленно потянулся за дверь. Сильный. Может быть, даже сильнее Петровича, которого я считал пределом эволюции Уродов. Почему-то, кстати, с самого начала был уверен, что Борода в результате своей долгой трансформации превратится именно в такого вот, Уродо-сапиенса, а не в злобную и безмозглую тварь. Хотя он сейчас тоже, конечно, — тварь, но намного-намного опасней.
Молча развернулся, пошел натягивать снарягу.