Аквариум
Шрифт:
– Ну так?
– не выдержала она.
– Почему?
– Я с девочками не воюю.
Усмехнулась:
– Нашел девочку...
– Ну, кто скажет, что ты мальчик, пусть первым бросит в меня камень.
– процитировал я классиков.
– Что приперлась-то? Поболтать просто или освободить меня хочешь, в благодарность, так сказать?
– А ничего не завернуть?
– фыркнула она.
– Я тебе вон поесть принесла, а ты хамишь тут.
– А Ромео твой не против?
– Какой Ромео?
– Ну, который - Ренат.
– А откуда
– удивленно начала девушка. Потом снова усмехнулась.
– Ромео... Не до меня ему сейчас. Вы в нем дырок вчера понаделали, помнишь?
– Сам виноват.
– сказал я, нащупывая бутылку воды и открытую консерву с килькой.
– За еду - спасибо. Ну давай, выкладывай. Что хотела?
Она опять надолго замолчала. Я в это время с удовольствием поедал далеко несвежую рыбу, шумно запивая ее водой. Наконец она тихо спросила:
– А ты правда с пивзавода?
– А смысл мне врать?
– ответил я с набитым ртом.
– Нет, ты точно еврей! Ну так да или нет?
– Да, я с пивзавода. У нас бункер прямо под строяком.
– Значит ты окрестности там хорошо знаешь?
– Вполне.
– На углу Пилоновской и Старогвардейской, прямо около площади, свечка была, такая бело-синяя, - быстро, с жаром заговорила девушка.
– Она там стоит еще?
Епта! Вот у нас большая деревня! Это же та самая свечка, где я с Волосатыми воевал!
– Стоит. А что?
– Жила я там.
– ответила она. Помолчала, явно колеблясь, потом спросила.
– Если я тебе помогу отсюда выбраться, доведешь меня до нее? Тебе же все равно к своим возвращаться надо...
Так, все понятно. Слухами земля полнится. Плавали, знаем...
– Что, домой переночевать потянуло?
– с усмешкой спросил я.
Мой вопрос явно застал ее врасплох:
– Ну... А почему ты так спрашиваешь?
– Тебя как зовут, ночной гость?
– Настя... Я не поняла...
– Так вот, Настя.
– перебил я ее.
– Не знаю, кто и зачем рассказал тебе эту байку, но со стопроцентной гарантией могу тебе заявить, что все это полная херня! Я сам в прошлом году повелся, поперся в свой бывший дом, но не дошел. И хорошо. Итак чуть без башки не остался. А те, кто дошел, предсказаний не оправдали. Все здесь остались. Только в виде фарша. Туда, в тот мир, никто не вернулся. Нельзя вернуться в место, которого нет... Просто, видимо, надо людям на что-то надеяться, жить ради чего-то, вот и придумывают всякие идиотские истории, да еще другим рассказывают, головы морочат...
Настя молчала. Потом я понял, что она плачет. Беззвучно и горько. Блин, зачем я ей так-то все это выложил? Можно ведь было помягче объяснить...
– Лучше бы ты меня вчера застрелил, - наконец прошептала она.
Женские слезы - страшная сила. Мне вдруг стало неимоверно жаль эту испуганную, хрупкую девчонку, потерявшуюся в страшной, жестокой и абсурдной реальности. Захотелось успокоить, защитить, прикрыть спиной, вытащить ее отсюда, лишь бы не ощущать сейчас, сидя в кромешной тьме, но видя и чувствуя лучше, чем при свете тысячи ламп, ее горе и отчаяние. Я сам в свое время в полной мере испытал это болезненное чувство обреченности, которое накрывает тебя с головой после звона разбитой вдребезги последней отчаянной надежды. Тогда меня растоптал Борода, вгоняя жесткие короткие фразы раскаленными гвоздями прямо в душу. Сейчас в его роли выступил я, с ходу обрушив на голову бедной девушки, суровую, горькую правду.
– Послушай... Настя...
– начал я, со странным чувством смакуя срывающееся с губ это, вроде бы, обычное русское имя.
– Пойми, пожалуйста, что жить здесь с надеждой в сердце нельзя. Нужно просто жить! Жить назло! Назло этому поганому месту, назло всем этим тварям наверху, назло самой смерти! Только так, поверь мне, я все это тоже проходил. Точно также маялся... Надо постараться забыть, что когда-то было по-другому, а если не получается, загнать воспоминания подальше и стараться не трогать. В конце концов, не можешь забыть близких - маму, папу, мужа, кто там у тебя был, не плачь по ним, не скорби, а наоборот, думай о том, как хорошо, что их здесь нет, как хорошо, что они все там, где мир живой. Значит и они живы, и все у них в порядке...
Она зарыдала уже в голос, не прячась. Прислонилась к стене, закрыла лицо руками и судорожно затряслась всем телом.
Мда... Успокоил, бля, доктор Курпатов... Вообще, до истерики довел.
Я решил пока помолчать, пусть выплачется. Уселся, как мог, на пол, опустил голову. Шли минуты. Мы так и сидели в темной холодной комнате, похожей на морг. Я - в одних штанах, привязанный, как собака, к трубе и сконфуженно молчащий, и она - напротив, сжавшись на больничной каталке и горько-горько плача. Долго сидели. Наверху я чувствовал ночь. Чувствовал мертвую тишину и пустоту, то тут, то там заполняющуюся стаями зверья, рыскавшего по улицам.
Наконец всхлипывания стали тише, потом прекратились совсем. Она выпрямилась, достала откуда-то платок, начала вытирать лицо.
– Да уж.
– протянула она.
– Это верно.
– Что верно?
– уточнил я.
– Хреновый из тебя Курпатов!
Не понял! Я про Курпатова вслух что ли сказал?
– Значит жить назло?
– спросила она с усмешкой и встала, явно намереваясь уходить.
– Подожди, пожалуйста... Настя!
– быстро заговорил я.
– Послушай меня еще немного.
– Да нет, спасибо, Егор! Мне уже сказанного надолго теперь хватит. Я уж лучше пойду...
– Завтра меня будут пытаться казнить.
– перебил я ее.
– Я не прошу тебя мне помочь. Не имею права, наверное. Я вчера твоих друзей убивал... Спасибо, что вообще со мной разговариваешь. Так что тут уж я сам что-нибудь придумаю.
– Что придумаешь? Остальных моих друзей добьешь? Вы же с твоим дружбаном отмороженным я смотрю - вообще терминаторы.
– съязвила она.
– Его Алексей звали!
– рыкнул я, заводясь.
– И вы его вчера пристрелили.