Алакет из рода Быка
Шрифт:
Когда поднялись на холм, от белых юрт отделилась еще одна группа всадников, несущихся во весь опор. На них были причудливые одежды, увешанные цветными лентами, ремешками, перьями и подвесками, которые, словно многочисленные диковинные хвосты, полоскались и плясали за спинами всадников.
Впереди несся старик с исступленно выпученными глазами. Верх его зеленой шапки украшен головой и крыльями сокола, который, казалось, парил над ним. И плащ, сплошь обшитый перьями, подобен был огромным крыльям за плечами старика, знаменитого большарского шамана — кама, которому предстояло совершить обряд.
Обогнув подножие, кам со своей свитой
— Что медлите, нерадивые сыны земли?! — грозно взревел шаман, и беловатая пена выступила в углах его губ. — Владыка стад — великий и светлый Изых-хан — ждет!
Большарский бег спешился и подошел к коню, предназначенному для свершения обряда.
Раб с низким поклоном подал бегу большой деревянный сосуд с молоком, покрытый снаружи пластинками чистого золота.
Бег принял сосуд и начал тщательно омывать гриву коня молоком.
В это время спешился и шаман, стал перед бегом и, воздев руки к небу, хрипло запел:
Ульген-хан звездоносный, солнечноликий, лук-радугу, стрелы-молнии в руках имеющий! Помоги девяти душам моим ввысь подняться! Темир-хан огненноглазый, железнобокий, каменные горы потрясающий! Помоги ногам моим твердо на земле стоять! Ветры степные! Предки племен кыргызских! Хиргис-нура воды священные! Песнь мою от четырех земли концов до верхнего неба донесите!Горящие глаза всадников, окруживших холм, впились в голубую высь, словно ожидая, что и впрямь перед ними появится лик кыргызского владыки неба — Ульгеня. А кам, окончив обращение к многочисленным большим и малым богам и духам, уже взывал к самому повелителю стад:
О, великий Изых-хан! Прекрасна голова твоя, полумесяцем бычьих рогов украшенная! Прекрасны глаза твои, глазам барана подобные! Прекрасны стройные ноги твои, ногам небесного коня подобные! Голубого скакуна в дар прими, о Изых-хан! Стада того, кто дар тебе приносит, на этом коне объезжай! Чтоб скот его здоров был и хорошо множился! Чтоб духи болезней семью и род его стороной обходили!Между тем бег омыл гриву и хвост коня, вплел в гриву две красные, синюю и зеленую ленты и снял узду.
Всадники у подножия холма расступились, и конь, почувствовавший свободу, устремился в проход.
— Вижу! Вижу! — дико вращая зрачками, выкрикивал шаман. — Мчится! Мчится на голубом коне владыка стад! Дорогу всемогущему Изых-хану!
Рабы и стражники на холме повалились ниц. Всадники низко склонились в седлах, чествуя Изых-хана, который, верили они, несется в этот миг на посвященном ему коне, видимый лишь зоркими глазами старого кама.
А
У костра, где жарилось ароматное мясо степной антилопы, расположились Гюйлухой, Бандыр, Алакет, Яглакар и молодой тюльбариец Энень-Кюль.
— Отец! — Бандыр просяще взглянул в глаза Гюйлухою. — Прости меня за дерзость, но не откажись быть старшим среди тех, кто поставит сосуд сватовства у юрты отца прекраснейшей из большарских девушек!
— Хо-хо-хо! — весело отозвался Яглакар. — Давно вижу, что юный сокол устремился по следу красной лисицы с золотым хвостом. Но чтобы поймать ее, надо знать степные тропы, по которым входит и выходит она из норы!.. Ведь у нас берут жен не по обычаю динлинов.
С этими словами Яглакар поднес к усам ковш с чегенем и, запрокинув голову, начал медленно пить.
— Истинно, — сказал, опустив жгучие глаза, Энень-Кюль. — В наших племенах не ставят даров у юрты отца любимой. Юноша тайно встречает ее в степи или у ручья и говорит о знойном ветре пустыни, опалившем его душу. И если девушка согласна стать для его души прохладным и свежим источником и согласен отец ее и братья, она дарит юноше подвеску из своей косы, а он, оседлав резвого скакуна, тайно увозит ее из селения.
И когда девушка увезена в степь, сородичи бегут к юрте отца ее. Если возле юрты видят они копье, воткнутое в землю острием вверх, значит, девушку увезли не добром, и худо тогда придется обидчику. А если наконечник боевого копья смотрит в землю, погоня все равно скачет в степь, но воины будут сражаться с друзьями юноши тупыми концами копий и пускать стрелы без наконечников. Если юноша довезет девушку до своей юрты, она будет его женой, а если погоня отобьет ее, тогда позор юноше и вряд ли другая захочет войти в его юрту…
— Ну что ж, — сказал Гюйлухой, — когда мы будем держать путь назад в тюльбарийские земли, попытайся добыть свою… Туркан или Мингюль…
— Адах… — едва слышно вымолвил Бандыр.
— Я буду с тобой, брат, — сказал Алакет.
— И я… — откликнулся Энень-Кюль.
— И старый коршун полетит, чтобы прикрыть крыльями своих птенцов! — вскричал Яглакар. — Да и почтенный Гюйлухой…
И Гюйлухой, положив могучую руку на плечо Яглакара, кивнул.
За юртами большарского селения женщины стригли овец. Перед Адах, жалобно посматривая большим влажным глазом, лежала овца. Ноги ее связаны сыромятными ремешками, а бок вздрагивал каждый раз, когда железные ножницы из двух клинков, соединенных сверху кривой гибкой планкой, касались кожи.
Сидящая напротив Адах подруга придерживала одной рукой шею животного, а другой, успокаивая, гладила голову овцы.
Песня женщин звенела, поднимаясь к чистому степному небу:
Мягка шерсть овец из большарских кочевий, легка шерсть овец наших бескрайних степей, и бела она, как распустившийся цветок ромашки.