Альбинос
Шрифт:
– Да чтоб тебя! – донеслось из кабины. – Эй, человече, уснул, что ли?
Ноги еще подгибались, тряслись руки. Держась за стену, я добрался до кабины и спросил:
– Приехали?
– Ага, как же. Ты совсем глухой? Стучит сзади. Теперь точно приехали, я ж те говорил гайку тогда хорошо ключом держать, а ты? Все, тормозимся, снова в редуктор полезу.
Впереди слева высились развалины – часть древней дороги из бетона и асфальта. В наши времена никто бы не смог построить такое: дорога сначала шла по земле, затем изгибалась и на толстых опорах взлетала ввысь, где снова становилась горизонтальной… И обрывалась зубьями изломанного асфальта, кусков бетона и торчащей арматуры. Под этим местом на земле далеко внизу лежала груда осыпавшихся обломков.
– Ты собираешься въехать на самый верх? – спросил я.
– Собираюсь? Уже въезжаю!
Чак лихо повернул, «Каботажник» накренился и вкатил на крошащийся асфальт.
– Если там встать, вокруг далеко видать будет, никто к нам не подскочит незаметно.
К педалям под рулевым колесом были привязаны высокие деревянные колодки, чтобы карлик мог дотянуться ногами, сидя в кресле, предназначенном для человека обычного роста. Он вдавил газ, и «Каботажник» покатил по древней дороге, лавируя между пластами вздыбившегося асфальта. Пейзаж за боковым окном ушел вниз, а потом его вообще стало не видно. Сквозь рокот двигателя доносились скрежет и стук в редукторе.
– Осторожно, – сказал я, упираясь ладонями в лобовое стекло. – Тормози, не проедешь.
– Не учи водилу, управила! – И Чак увеличил скорость.
Впереди была широкая темная трещина, которая вела куда-то в крошащиеся, заполненные погнутой арматурой недра древней дороги. Под днищем громко стукнуло, потом еще раз, сзади. «Каботажник» содрогнулся.
– Прости, малыш! – крикнул Чак, задрав голову, словно обращался к кому-то большому. – Скоро в больничку попадешь, Бурчун тебя обследует, полечит… Да и новую одну вещь тебе привинтит, слышь, а? Я с Бурчуном на этот счет давно столковался, уже и заплатил, он два сезона мне ее мастырил… Ну, лады, вроде приехали.
Он повернул, нажав тормоз, и «Каботажник», с которым карлик так ласково разговаривал, стал боком к краю дороги.
– Заглушу движок, – решил Чак, потянув на себя рычаг. – Совсем горючки мало.
– Есть у тебя здесь бинокль? – спросил я.
– Есть ли у меня бинокль? – Он полез из кресла. – «Каботажник» мне дом родной, человече! Дом на колесах да с крыльями, других домов у Чака нет. Я здесь сплю, я здесь ем, живу я здесь, короче! Ясно, у меня здесь есть бинокль. И не только бинокль.
Когда двигатель смолк вместе с шипением тормозной системы, стал слышен шум ветра – на верхотуре он дул вовсю. Отпихнув меня, Чак побежал в кормовой отсек.
– Быстрее давай, – сказал я, подходя к двери.
– Не подгоняй, не манис! – крикнул он в ответ.
Сдвинув створку, я спрыгнул и прикрыл глаза рукой. Было очень светло и просторно; теплый, почти горячий ветер дул непрерывно. Солнце висело в зените, по небу плыли пышные белые облака.
В проеме появился Чак с разводным ключом и биноклем. Сунув его мне, спрыгнул и поспешил к задней части самохода, прокричав на ходу:
– Смотри тока хорошо! И сразу мне говори, ежели чего углядишь.
Он опустился на колени у колеса, покряхтел, потирая загорелую шею, и полез под автобус. Я направился к тому месту, где дорога обрывалась, уселся на далеко торчащий вперед кусок бетона, свесив ноги, поднял бинокль.
Отсюда открывался вид чуть не на всю вершину Крыма. Каменистые пустоши, поля, холмы, рощицы и пустыри с редкими развалинами тянулись во все стороны, теряясь в голубой дымке. Далеко впереди темнело Инкерманское ущелье, от него к нам ползли клубы пыли.
Я подкрутил окуляры, посмотрел на мутную завесу и крикнул, не оборачиваясь:
– Чак!
Возня под автобусом прекратилась.
– Чак! – повторил я.
– Только не говори, что нас окружает стая мутафагов, – раздалось за спиной.
– Хуже. Иди сюда.
Встав рядом, карлик приложил ладонь козырьком ко лбу.
– Ну чё там?
Я поднялся на ноги и протянул ему бинокль.
Чак долго смотрел в него. Горячий ветер подул сильнее, и я присел на корточки, ухватившись за бетон.
– Едут, гады. Целая армия едет, – наконец сказал он. – Мотовозы там у них… Много мотовозов, однако. И еще техника всякая. И автотаран, чтоб ограду херсонскую продолбать.
– Это значит, что они выступили сразу вслед за нами.
– Ага, и знаешь, кто виноват? – Карлик повернулся и ткнул в меня биноклем. – Ты! Ты и твои похождения в ущелье! Твою же ж мать, что ты опять там натворил у них?! От неуемный человек!
– И еще это значит, – добавил я, – что мы движемся прямо перед ними.
Чак подергал мизинцем за серьгу.
– Так… так… – пробормотал он, пятясь. – И деваться нам некуда. Ежели в мастерскую до вечера я «Каботажника» не загоню, встанем посреди Крыма и тогда можем сразу себе могилы копать. – С этими словами он развернулся и побежал назад.
Выпрямившись, я зашагал к автобусу.
– Святой мутант, ну, некуда деваться! Ремонт срочно нужен, без ремонта «Каботажник» в любой момент встанет. И горючки нет почти… И не взлететь щас… Надо в Херсон-Град въезжать – и это прямо перед тем, как на него гетманы нападут!
Солнце сползало к горизонту. «Каботажник» катил между скалами, длинная тень скользила по камням сбоку. Под днищем громко дребезжало, мотор глох уже трижды, и Чак со страшными проклятиями запускал его. Он дважды заставлял меня перекидывать гофрированные шланги между баками, стоящими вокруг трубы в центре отсека, и теперь из того, в котором еще оставалась солярка, доносилось приглушенное хлюпанье, какое бывает, когда остатки воды утекают в трубу.
– Хорошо хоть почти приехали. Щас за скалами этими пустырь начнется городской.