Алекс
Шрифт:
— Судья только что удовлетворил нашу просьбу о продлении задержания еще на двадцать четыре часа, месье Вассер.
— Я хочу его увидеть, этого судью!
— Увы, месье Вассер, трижды увы! Судья Видар сожалеет, но он не сможет встретиться с вами, он слишком загружен работой. Нам с вами придется посотрудничать еще какое-то время. Надеюсь, вы не слишком огорчены?
Вассер преувеличенно резко покачал головой. Разумеется, он был в бешенстве. Презрительно фыркнув, он спросил:
— Ну а потом что? Я не знаю, что вы сказали судье, чтобы он разрешил
Он помолчал, подыскивая слово, и наконец договорил:
— …жалки.
Его снова привели на допрос. Однако его почти ни о чем не спрашивали. Камиль решил, что для его изматывания это будет самая подходящая тактика. Минимум внимания. Эффект очевиден. Однако самое трудное — вынужденное безделье. В таких случаях каждый пытается сосредоточиться на чем только может. Вассер наверняка представлял свой триумфальный выход — вот он надевает пиджак, плотнее затягивает ослабленный узел галстука, торжествующе улыбается полицейским, произносит на прощание что-то саркастическое — уже сейчас он придумывал, что именно…
Арман совершил захватнический набег на двух новых стажеров с третьего и пятого этажа и вернулся с полными охапками сигарет, ручек и прочих мелочей. Это заняло немало времени. Таков его способ отвлечься.
В середине дня началась какая-то странная чехарда. Камиль время от времени пытался поговорить с Луи наедине по поводу картины, но каждый раз что-то мешало. Луи постоянно куда-то звонил, что-то выяснял. Камиль чувствовал, что между ними возникла неловкость, напряженность. Печатая отчеты и в перерывах поглядывая на часы, он думал о том, что эта история с подарком чертовски осложнит их отношения. Да, конечно, он поблагодарит Луи — а дальше что? Ну, может быть, сделает ответный ценный подарок. А потом? В поступке Луи ощущалось нечто покровительственно-снисходительное. Чем дальше, тем сильнее Камиль убеждался в том, что Луи хотел преподать ему некий урок, подарив картину.
Около трех часов дня они наконец-то остались в кабинете одни. Камиль больше не раздумывал. Он должен поблагодарить Луи. Без всяких предисловий он так и сказал:
— Спасибо, Луи.
Но все-таки нужно добавить что-то еще.
— Это…
И тут он осекся. По искреннему недоумению на лице Луи он в один миг понял свою ошибку. К этой истории с картиной тот не имел никакого отношения.
— Спасибо за что? — спросил он.
Камиль поспешно сымпровизировал:
— За все, Луи. За твою помощь… за все.
Луи слегка растерянно кивнул. Он к этому не привык — они никогда не говорили друг другу ничего подобного.
Камиль пытался найти убедительные слова, чтобы его оплошность осталась незаметной, — но понял, что сказал именно то, что думал. Он сам удивился этому неожиданному признанию, которого совсем от себя не ожидал.
— Это расследование… оно для меня стало в каком-то смысле возрождением. Хотя, конечно, я по-прежнему не самый приятный
Присутствие Луи, этого загадочного человека, которого он знал так хорошо и о котором по сути ничего не знал, неожиданно взволновало его — пожалуй, даже сильней, чем подаренная картина.
Вассера снова привели на допрос — выяснять очередные детали. Камиль поднялся в кабинет Ле-Гуэна, коротко постучал и вошел. На лице комиссара читалось, что он приготовился услышать плохую новость. Камиль тут же успокаивающим жестом вскинул вверх обе ладони, давая понять, что все в порядке. Они поговорили о ходе допросов.
Камиль уже сделал все, что нужно. Теперь оставалось только ждать. Потом Камиль упомянул о продаже материнских картин.
— Сколько? — ошеломленно переспросил Ле-Гуэн, услышав сумму.
Камиль повторил. Эта сумма казалась ему все более и более абстрактной. Ле-Гуэн скорчил восхищенную гримасу.
Об автопортрете матери Камиль не стал упоминать. Немного поразмыслив, он догадался, кто его прислал. Он вспомнил о друге матери, который организовывал аукцион. Должно быть, тот получил свой небольшой профит и решил отблагодарить Камиля, подарив ему одну из картин. Вот так, абсолютно заурядно, все разъяснилось. Но именно; поэтому Камиль чувствовал облегчение.
Он сделал звонок, оставил сообщение и вернулся в свой кабинет.
Шли часы.
Он все решил заранее. Итак, в семь вечера.
Наконец этот момент наступил. Было ровно семь.
Вассер вошел в кабинет. Сел. Его взгляд сразу же невольно обратился на настенные часы.
Он выглядел очень уставшим. Он почти не спал за последние сорок восемь часов — сейчас это стало особенно заметно.
61
— Видите ли, — сказал Камиль, — у нас есть некоторые сомнения относительно смерти вашей сестры. Сводной сестры, простите.
Вассер никак не отреагировал. Он пытался понять, что это значит. Сказывалась усталость. Он обдумывал этот вопрос и те, которые, вероятнее всего, последуют за ним. Он был спокоен. К смерти Алекс он никоим образом не причастен. Это было буквально написано у него на лбу. Он глубоко вздохнул, расслабился, скрестил руки на груди. По-прежнему не произнес ни слова. Только в очередной раз взглянул на часы. Затем спросил, без всякой связи с прозвучавшей ранее фразой Камиля:
— Срок моего задержания заканчивается в восемь вечера, так?
— Я вижу, смерть Алекс вас совсем не волнует.
Вассер поднял глаза к потолку, словно в поисках вдохновения. Можно подумать, что он сидит за столом не на допросе, а в ресторане, где ему предстоит сделать выбор между двумя видами десерта. Кажется, он и вправду не знал ответа на этот вопрос. Слегка пожевав губами, он сказал:
— Отчего же, ее смерть меня огорчает. Сильно огорчает. Вы же знаете, семейные связи — очень прочные… Но что вы хотите… С людьми, подверженными депрессии, такое случается…