Александр Благословенный
Шрифт:
Петербург, 1801 год.
Царская опочивальня в Михайловском замке. Простая, без балдахина, торцом к стене поставленная кровать, над ней царский герб и корона. Одинокая свеча, блики на иконах в углу.
На кровати лежит император Павел, широко раскрытые глаза его смотрят в темноту.
Камера начинает пятиться, выходит за дверь, где стоят два сонных камер-гусара (один с подвывом зевает и крестит рот), широкая пустая лестница,
Ночной, засыпанный снегом сад перед Михайловским замком. Мартовский колючий туман висит в воздухе. Группа «ленточников» — генералов и обер-офицеров прячется в кустах. Главный среди них граф Пален, самый доверенный человек императора, душа заговора.
— Генерал Беннигсен, вы пойдете в первой группе, — негромко говорит он.
— И братья Зубовы, — добавляет кто-то.
— А если император окажет сопротивление? — Красавец Платон Зубов никогда не отличался отвагой.
— Когда готовят омлет, разбивают яйца, — произнес Пален одними губами.
Группа офицеров двинулась к замку. Пален задержался, с ним человек пять-шесть.
— Не надо спешить, — говорит он оставшимся. — В большом деле все решает арьергард.
Вдруг все галки и вороны с шумом взлетели с мохнатых кулей строящихся гнезд, черная стая их застит луну, ржавые крики надрывают душу…
В темной спальне у окна стоит полностью одетый Александр и с ужасом смотрит на кричащих птиц. В темноте видна кровать, на которой, опершись лбом о спинку, сидит великая княгиня Елизавета Алексеевна в отороченном мехом капоте.
Александр настораживается, втягивает голову в плечи — он слышит далекие, понятные только ему звуки — голоса, звяканье шпор, шпаг… Рука его тянется к губам, и он вдруг начинает грызть ногти — бедный, перепуганный двадцатичетырехлетний мальчик с остановившимися глазами…
…Недавно сонная лестница во дворце ожила от топота ног, заговорщики идут очень бодро. Но это только кажется, при внимательном взгляде легко увидеть «на лицах дерзость, в сердце страх». Все они после ужина с обильными возлияниями, иные откровенно пьяны.
Первым идет длинновязый Беннигсен, лицо его строго. Следом — красивый Платон Зубов. Он шепчет брату Николаю, отстающему на полшага: «Мы плохого не делаем… Так матушка Екатерина хотела. Чтоб правил внук, а не сын…»
Николай Зубов, здоровенный, грубый, уверенный в себе бурбон, пьян, весел и не испытывает никаких сомнений: «Павел сумасшедший, его в Шлиссельбург надо или в желтый дом».
Молодой заговорщик, некто Козловский, начинает цепляться непослушными ногами за ступеньки. Потом припадает к перилам, мы видим только его затылок. Голос прерывается икотой, он слегка картавит: «Бедная Россия… игралище временщиков… жертва безумца…» Плечи Козловского затряслись, его начало рвать — от вина и страха.
«Отряд
У входа в покои императора вдруг появился начальник караула с решительно поднятой рукой.
— Куда?
Николай Зубов ударил его по голове эфесом шпаги. Тот упал, узорчатый паркет окрасился кровью. Караульные в страхе убежали…
Створки двери рывком распахнулись. Кровать Павла была пуста.
— Огня! — кричит Беннигсен.
Он бросается к кровати, трогает простыни.
— Гнездо теплое, птица недалеко улетела. — Голос его жёсток и спокоен, сам он сух, накрахмален, надменен.
Зажгли свечи. Видно, что весь передний угол спальни завален шпагами.
— Оружие арестованных, — шепчет Платон Зубов. — По шпагам жертвы считал.
Павла обнаружили за ширмой, он в ночной рубашке до пят, вид его донельзя жалок.
— Государь, вашему царствованию пришел конец, — строго сказал Беннигсен.
Платон Зубов протянул Павлу бумагу.
— Подпишите отреченье…
— Не подпишу! Негодяи! Изменники! — Павел смял бумагу и бросил ее в лицо Платона Зубова. Безвыходность, безысходность сделали его вдруг отчаянно смелым, он каким-то бабьим движением ударил Зубова по щеке.
В тишине послышался чей-то свистящий, пьяный шепот:
— Если он уцелеет, нам каюк!
Николай Зубов ударил императора золотой табакеркой. Удар пришелся в висок, Павел упал.
Нервы Платона не выдержали. «Какой ужас!» — вскричал он и кинулся вон из спальни. С укоризненными словами: «Куда же вы?» — за ним последовал Беннигсен.
В коридоре его взгляд привлек пейзаж в классическом стиле.
— Какой прекрасный Клод Лоррен! — восхитился генерал-эстет. — Поистине только искусство вечно!
Он, несомненно, был прав. Несчастный император Павел воочию показал всю непрочность и краткость человечьей жизни. Разъяренные заговорщики в дикой, бессмысленной злобе, порожденной страхом, добивали упавшего на пол Павла. В сумятице они наносили раны друг другу. Все было залито кровью. «Душите его!» — послышался чей-то сорванный голос, и над толпой взмыл офицерский шарф…
…В супружеской спальне наследника престола затрещала дверь под чьими-то мощными ударами. Александр дрожал, забившись в кресло. Защелка замка выскочила из скважины, в спальню ворвался страшный, окровавленный ликующий Николай Зубов со шпагой в одной руке и шарфом в другой.
— Все!.. угомонили… За щеку, гадина, укусил…
Александр скорчился еще больше, закрывая лицо руками.
— Да здравствует император Александр Первый! — заорал Николай Зубов, и тут перед ним выросла высокая фигура Елизаветы Алексеевны.