Александр Благословенный
Шрифт:
— Вон, негодяй!.. — прозвучал нежданно властный голос. — Вон из царской опочивальни, грязный убийца!..
Ошеломленный, сразу утративший весь кураж и даже несколько протрезвевший, Николай, пятясь, покинул спальню. Александр истерически рыдал. Елизавета подошла и прижала к себе его голову.
— Я не хотел!.. Не хотел!.. Ты веришь — не хотел!.. — жалко бился голос…
Полысевшая голова Александра мечется по подушке. Он стонет, плачет, вскрикивает, делает хватательные движения руками, то ли пытаясь поймать кого-то незримого, то ли защититься
Рядом, по соседней подушке, в такт с ним мечется другая, чернокудрая головка. Женщина (это не государыня) постанывает, но не просыпается. С громким криком Александр садится на постели.
За окном белая петербургская ночь, прозрачный сумрак наполняет спальню, не скрывая ни окраски, ни очертания вещей; сугубая реальность обстановки нарушена лишь странной фигурой, расположившейся в кресле меж диваном и овальным столом с остатками ужина: треуголка явно не подходит к шлафроку, а тот — к туго натянутым лосинам и высоким налакированным сапогам с ботфортами. Нелепость одеяния усугубляется андреевской лентой на тощей груди и звездами высших российских орденов. В руках странный посетитель держит офицерский брючный шарф. Курносый нос, взболтанные глаза, кривящийся рот — император Павел.
Павел. Ну, здравствуй, сын.
Александр. Здравствуй, отец (в голосе не испуг, а бесконечная усталость). Я ждал тебя.
Павел (с усмешкой). Неужели?
Александр. Я знал, что ты придешь.
Павел. Я давно тебя не тревожил.
Александр. С начала наполеоновского нашествия.
Павел. А знаешь почему?
Александр. Знаю. Я должен был сделать свое дело. Выиграть войну.
Павел. Умница! Ты был бы моим любимым сыном, если б не был любимым внуком своей бабушки. Это меня, признаться, раздражало. Ты плохо выглядишь. (Всматривается в него.) Неужели Священный союз так тебя измотал?
Александр. Нет. Там я знаю, что делать. Меня измотала Россия. Громадная несчастная страна, я беспомощен перед ней.
Павел. Я хотел освободить крестьян. За это меня и убили.
Александр. Я слышал другое: союз с Наполеоном, введение католичества.
Павел. Ты в это веришь или опять лукавишь?
Александр. Для русских католичество было бы лучше. А еще лучше — лютеранство, религия созидателей жизни. Православие — религия нищих. Из всей Нагорной проповеди оно всерьез восприняло лишь заповедь о бедности.
Павел. А ты не боишься кончить, как я? В армии пахнет заговором.
Александр. Им пахнет во дворце. Моя мать во главе заговорщиков. Мне это не раз давали понять.
Павел. Моя дорогая Марья!.. Далеко же она пошла. Мать в заговоре против собственного сына!.. (Начинает хохотать, хохот переходит в хрип, хрип в удушье. Глаза почти вываливаются из орбит, лицо синеет.)
Александр.
Павел. Спасибо. Ты уже достаточно для меня сделал. Удушьем меня наградил этот проклятый шарф. (Бросает его на стол.) Я так и не знаю, чей он: Николая Зубова или другого мерзавца. Мясники, а не дворяне. Били, душили. Как будто нельзя было пристрелить.
Александр закрывает лицо руками.
Павел (глядя на него с насмешкой и жалостью). Ты не перешагнул через это. Ты нежный, добрый, слабый и лукавый. (Переводит глаза на чернокудрую подругу сына.) И блудливый. Труслив, как заяц, блудлив, как кошка.
Александр (начиная злиться). Вы тоже не были образцом супружеской верности, отец.
Павел. Увы! Но убили меня не за это. Ты хорошо все обставил — согласился только на мое отречение. Разве ты знал, что папа окажется дураком и полезет в драку? Один против всех, маленький, немощный, курносый уродец против таких молодцов. Что им оставалось делать? (Смеется.) Ладно, ладно, дело прошлое. Твоя слабость не чета моей. Я борол ее вздорностью, а ты упрямством. Великим, терпеливым упрямством. Этим ты и одолел Наполеона. Хвалю, хвалю!.. Но теперь ты пуст. Пуст, как золоченый и гнилой внутри елочный орех.
Александр все ниже клонит голову.
Павел. Десять Наполеонов легче победить, чем вырвать Россию из рабства.
Александр. Дворяне этого не хотят.
Павел. Не только.
Александр. Двор этого не хочет, мое ближайшее окружение, родные братья…
Павел. Не только.
Александр. Мать этого не хочет.
Павел. Ты маменькин сынок. Если б ты так же любил отца… (Потирает шею.)
Александр (погасшим голосом). Я не убивал…
Павел. Конечно! И Пален, глава заговора, не убивал. Он заблудился в саду. И Беннигсен не убивал, его отвлекли картины. Никто не хотел убивать, но я почему-то мертв. Ладно, дело прошлое. Главная загвоздка, сынок, не в дворянстве, не в сановниках, не в чиновничестве, не в твоем окружении и даже не в матери-императрице. Рабы этого не хотят.
Александр (потерянно). Как не хотят?
Павел. Так вот, не хотят, и все! Загадочная душа России. А когда захотят, они нас не спросят. (Бытовым голосом.) Заболтался я. Пора в ад. Чего ты так смотришь? Неужто думал, что я в раю? Нет, дружок, вертоград не про нашу честь. Геенна огненная — наш удел. (Смеется.) Но и там есть табель о рангах. Я по грехам титулярный советник, а ты действительный тайный. Еще бы — цареубийство и отцеубийство — знатные грехи!.. Прощай. Ты не хочешь поцеловать своего папочку?