Александр Грибоедов. Его жизнь и литературная деятельность

Скабичевский Александр Михайлович

Тогда же Грибоедов два раза побывал у старого своего приятеля П.А. Каратыгина, и к этому же времени относится, по всей вероятности, не помеченное годом замечание М.И. Глинки в его записках: «Провел около целого дня с Грибоедовым, автором комедии „Горе от ума“. Он был очень хороший музыкант и сообщил мне тему грузинской песни, на которую вскоре потом Пушкин написал романс „Не пой, волшебница, при мне“…»К этому же времени относятся и последние хлопоты Грибоедова о постановке на сцене комедии «Горе от ума». усилия эти остались по-прежнему безуспешны.

Глава VI

Назначение Грибоедова министром-резидентом в Персию. – Путешествие на Кавказ. – Взгляд Грибоедова на женщин. – Женитьба Грибоедова на Нине Александровне Чавчавадзе. – Отъезд в Тегеран. – Раздражение персиян против русского посольства и его причины. – Мятеж и избиение миссии. – Погребение. – Судьба вдовы Грибоедова

Не удалось Грибоедову получить и столь страстно и давно желаемое освобождение от службы. Вместо этого министр иностранных дел обратился к нему с предложением ехать в Персию в качестве поверенного в делах. Желая отделаться от такой миссии,

Грибоедов пустился в разъяснения, что России необходимо иметь в Персии полномочного посла, чтобы не уступать шагу английскому послу. Он делал это в уверенности, что таким способом отвратит надвигавшуюся на него тучу, так как на такую высокую должность назначат человека чиновнее его. Министр же улыбнулся на доводы Грибоедова и замолчал, полагая, что Грибоедов желает иметь титул посла из честолюбия. И вот через несколько дней, именно 15 апреля, Грибоедова пригласили к министру и объявили ему о назначении министром-резидентом в Персию. Первым секретарем при нем назначили Мальцева, вторым – Аделунга. Генеральным консулом в Тавризе сделали Амбургера и секретарем при нем – Иванова. После этого назначения на душе у Грибоедова наступила черная ночь, и он весь преисполнился зловещими предчувствиями. Так, тотчас же от министра он отправился к Жандру и, извещая его о назначении, заметил: «Нас там всех перережут. Аллаяр-хан личный мой враг; не подарит он мне Туркманчайского трактата!..»

То же самое говорил Грибоедов перед отъездом Кс. Полевому: «Я уже столько знаю персиян, что для меня они потеряли свою поэтическую сторону. Вижу только важность и трудность своего положения среди них и, главное, не знаю сам, отчего мне удивительно грустно ехать туда! Не желал бы я увидеть этих старых моих знакомых!»

В первых числах июня Грибоедов выехал наконец из Петербурга, чтобы никогда уже более не возвращаться в него.

«Грустно провожали мы Грибоедова, – рассказывал А.А. Жандр. – До Царского Села провожали только двое: А.В. Всеволожский и я. Вот в каком мы были тогда настроении духа: у меня был прощальный завтрак; накурили, надымили страшно, наконец толпа схлынула, мы остались одни. День был пасмурный и дождливый. Мы проехали до Царского Села и ни один из нас не сказал ни слова. В Царском Селе Грибоедов велел, так как дело было уже к вечеру, подать бутылку бургонского, которое он очень любил, бутылку шампанского и закусить. Никто ни до чего не дотронулся. Наконец простились. Грибоедов сел в коляску; мы видели, как она повернула за угол улицы, возвратились с Всеволожским в Петербург и во всю дорогу не сказали друг с другом ни одного слова, – решительно ни одного!»

В Туле Грибоедов пробыл три дня у Бегичева и был очень мрачен. С.Н. Бегичев заметил ему это, и Грибоедов, взявши его за руку, сказал с глубокой горестью:

– Прощай, брат Степан! Вряд ли мы с тобою более увидимся!..

– К чему эти мысли и эта ипохондрия? – возразил Бегичев. – Ты бывал и в сражениях, но Бог тебя миловал.

– Я знаю персиян, – отвечал Грибоедов, – Аллаяр-хан мой личный враг, он меня уходит! Не подарит он мне заключенного с персиянами мира!

С Екатеринограда началось путешествие Грибоедова с его подчиненными Мальцевым и Аделунгом. В Екатеринограде они имели задержку по случаю найма лошадей и ожидания конвоя. Вечером Грибоедов с Аделунгом отправились полюбоваться панорамой Кавказских гор. Грибоедов был в восхищении и поминутно восклицал: «Comme c'est beau, comme c'est magnifique!» [16]

16

Как прекрасно, как великолепно (фр.).

«Мы возвратились, – пишет Аделунг, – вдоль Малки, которая здесь довольно быстра. В этот очаровательный вечер я еще сильнее полюбил Грибоедова: как он умеет наслаждаться природой, как он симпатичен и добр!»

30 июня Грибоедов выехал из Екатеринограда с конвоем из 20 линейных казаков и на другой день прибыл во Владикавказ, где угощался у полковницы Огаревой.

2 июля он двинулся из Владикавказа в Тифлис. От Ларса поехали верхом и 3-го числа добрались до Казбека, затем в Коби встретил Грибоедова майор Чиляев, у которого и обедали. Выехали в сумерки, но возвратились, ибо узнали о выезде 300 разбойников. В Анануре 4 июля Грибоедов принужден был, спасаясь от блох, спать в коляске.

В Душете, в доме путейского полковника, у которого Грибоедов пил чай, к нему явились с приветствием местные чиновники, облекшиеся по этому случаю в полную парадную форму и представлявшие собою довольно комические типы.

Приехав в Гартискар, Грибоедов расположился обедать на ковре, разостланном под густой сенью старого дуба. На этой станции, последней на пути его к Тифлису, он был встречен многими выехавшими из города верхом и на дрожках чиновниками, число которых при дальнейшем его следовании все увеличивалось. Наконец около девяти часов вечера Грибоедов прибыл в город и остановился в доме, занимаемом графом Паскевичем, в специально приготовленных для него комнатах.

В Тифлисе Грибоедова ожидало великое событие, озарившее ярким светом последние дни его жизни, напомнив в этом отношении известные два стиха элегии Пушкина:

И, может быть, на мой закат печальныйБлеснет любовь улыбкою прощальной.

Имея большой успех среди женщин, Грибоедов до тех пор не испытывал еще ни одной глубокой и сильной привязанности. По словам А.А. Бестужева, Грибоедов не любил женщин. «Женщина есть мужчина-ребенок», – было его мнение. Слова Байрона: «Дайте им пряник да зеркало – и они будут совершенно довольны», ему казались весьма справедливыми. «Чему от них можно научиться? – говаривал он. – Они не могут быть ни просвещенны без педантизма, ни чувствительны без жеманства. Рассудительность их

сходит в недостойную расчетливость и самая чистота нравов – в нетерпимость и ханжество. Они чувствуют живо, но не глубоко. Судят остроумно, только без основания, и, быстро схватывая подробности, едва ли могут постичь, обнять целое. Есть исключения, зато они редки; и какой дорогой ценой, какой потерею времени должно покупать приближение к этим феноменам! Словом, женщины сносны и занимательны только для влюбленных. Они предназначены самой природою для мелочей домашней жизни, равно по силам телесным, как и умственным. Надобно, чтоб они жили больше для мужей и детей своих, чем невестились и ребячились для света. Если б мельница дел общественных меньше вертелась от вееров, дела шли бы прямее и единообразнее; места не доставались бы по прихотям и связям родственным или меценатов в чепчиках, всегда готовых увлекаться наружностью лиц и вещей; покой браков был бы прочнее, а дети умнее и здоровее. Сохрани меня Бог, чтоб я желал лишить девиц воспитания, напротив, заключив их в кругу теснейшем, я бы желал дать им познания о вещах гораздо основательнее нынешних».

При таких взглядах на женщин как нельзя более естественно, что Грибоедов предпочел в качестве своей суженой женщину Востока тем великосветским жеманницам своего времени, черты коих он запечатлел в образе Софьи Фамусовой. Жена его Нина Александровна, урожденная княжна Чавчавадзе, принадлежала к старинному роду грузинских князей, в особенности выдвинувшихся за последние два царствования царей грузинских Ираклия II и Георгия XII.

Отец Нины Александровны, единственный сын Гарсевана Чавчавадзе, заботам которого Грузия была обязана присоединением к России, князь Александр, родился в Петербурге, был крестником императрицы Екатерины, получил прекрасное по тогдашним меркам образование и, вступив в военную службу, участвовал в войне 1812 года. Перейдя затем в кавказские войска, занимал видные административные посты и с замечательными качествами общественного деятеля соединял горячую любовь к своей родине и блестящее дарование поэта. Кроме многих оригинальных его произведений, можно указать на несколько элегий и стансов Пушкина, прелестно переложенных им на грузинский язык; к ним тогда же подобрали грузинские напевы, и до сих пор они остаются любимыми романсами грузинских девушек. Но главная заслуга князя Александра заключалась в том, что он умел дом свой сделать прочным звеном между грузинским обществом и русскими людьми, ехавшими служить на Кавказ. Владеющий в совершенстве как своим родным языком, так и русским, уважаемый и любимый русскими и туземцами, князь был не только прекрасным толмачом между двумя национальностями, но и живым проводником их полного слияния. В доме его царило широкое гостеприимство, а хозяин и хозяйка несли на себе ту особенную печать радушия, которая памятна и до сих пор старикам, проведшим юность свою в Тифлисе. Князь Александр достойно продолжал дело, начатое его отцом. Гарсеван способствовал политическому объединению Грузии и России, а сын его благодаря своему характеру сблизил грузин с русскими. Всякий русский, занесенный на дальнюю чужбину, дышал у него родным воздухом; всякий грузин шел к нему с душою нараспашку; тут они встречались, знакомились и научались понимать и любить друг друга. Переведенный в 1822 году из Персии в Тифлис, Грибоедов в свою очередь не мог не познакомиться с домом Чавчавадзе. Он вскоре близко сошелся с князем Александром, который, сам поэт, более других мог понять и оценить его, и между ними установилась самая искренняя и теплая дружба. На глазах Грибоедова росла и воспитывалась старшая дочь князя Чавчавадзе, Нина (родившаяся в 1812 году, 4 ноября); часто он занимался с ней музыкой; она привыкла не считать его чужим, не стеснялась с ним в детской своей беседе, тем самым обнаруживая все прекрасные качества своего характера и свои способности, и в первую пору своего полного расцвета вызвала в душе его сильное и глубокое чувство любви, присущее лишь человеку, вступавшему в возраст зрелости. Грибоедов женился, когда ему было 33 года, а Нине Александровне не было еще и шестнадцати.

Она была в полном смысле слова красавица: стройная, грациозная брюнетка, с чрезвычайно приятными и правильными чертами лица, с темно-карими глазами, очаровывающими всех добротою и кротостью. Грибоедов иначе не называл ее, как Мадонной Мурильо.

По приезде в Тифлис Грибоедов отправился первым делом на главную квартиру Паскевича, ведшего в то время успешно турецкую войну и только что взявшего Каре. Оттуда он вернулся в Тифлис, где снова увиделся с любимой девушкой и тотчас же приступил к сватовству. Вот как описывает он это в письме к Ф.В. Булгарину от 24 июня 1828 года:

«Это было 16-го. В этот день я обедал у старинной приятельницы (Ахвердовой), за столом сидел против Нины Чавчавадзевой (второй том Леночки [17] ), все на нее глядел, задумался, сердце забилось, не знаю, беспокойство ли другого рода, по службе, теперь необыкновенно важной, или что другое придало мне решительность необычайную; выходя из-за стола, я взял ее за руку и сказал ей: «Venez avec moi, j'ai quelque chose `a vous dire». [18] Она меня послушалась, как и всегда; верно, думала, что я ее усажу за фортепиано; вышло не то; дом ее матери возле, мы туда уклонились, взошли в комнату, щеки у меня разгорелись, дыхание занялось, я не помню, что я начал ей бормотать, и все живее и живее, она заплакала, засмеялась, я поцеловал ее, потом к матушке ее, к бабушке, к ее второй матери, Прасковье Николаевне Ахвердовой, нас благословили, я повис у нее на губах во всю ночь и весь день, отправил курьера к ее отцу в Эривань с письмами от нас обоих и от родных.

17

Леночка-жена Ф. Булгарина.

18

Пойдемте со мной, мне нужно вам кое-что сказать (фр.).