Александр II, или История трех одиночеств
Шрифт:
В чем же, однако, секрет этого странного назначения, да и был ли здесь какой-либо секрет? Заметим, кстати, что самого Александра II вся эта суета вокруг Панина, может быть, и забавляла, но нисколько не смущала. Император настолько твердо решил довести крестьянское дело до конца, что оценка общественным мнением действий монарха его совершенно не интересовала. «Что обо мне говорят, – заявлял государь, – я на это не обращаю внимания. Нельзя быть любимому всеми». Главное же, при выборе Панина он трезво взвесил все «за» и «против». Если бы вместо Ростовцева был назначен, предположим, Милютин или еще кто-то из реформаторов, то это вызвало бы такую бурю и такие интриги, что борьба с ними могла заставить отложить на время само дело реформ. Если бы освободившаяся должность досталась, скажем, М. Н. Муравьеву, тот бы притворился послушным исполнителем воли императора, но обманул бы его доверие, подыгрывая крепостникам.
Наконец, Александр II твердо
Сказанное, безусловно, объясняет практическую сторону назначения Панина, но психологически его появление на посту председателя Редакционных комиссий на многих подействовало угнетающе. В России от верховной власти всегда ждут смелых, неожиданных решений, а когда они, наконец, принимаются, власть тут же начинают подозревать в том, что это сделано для отвода глаз, в собственных интересах и т. п. В отношениях с «верхами» для россиян всегда характерно ожидание чуда, с одной стороны, и недоверие – с другой (что в общем-то неудивительно). Назначение же Панина действительно выглядело странно, тем более что впоследствии Милютин не раз ловил за руку нового председателя Редакционных комиссий, который не брезговал произвольными изменениями протоколов заседаний комиссий в угоду собственным воззрениям 51 . Дворянские же депутаты, вдохновленные назначением Панина, с новыми силами обрушились на главные пункты проекта, говорившие о наделении крестьян землей и об организации крестьянского самоуправления. Тогда, наверное, и была разорвана последняя нить, которая могла связать воедино самодержца и общественное мнение.
51
На заседаниях Редакционных комиссий Н. Милютин и В. Панин схватывались по любому поводу. Так, когда Панин предложил внести в проект реформы, подготовленный комиссиями, вставки из всех законов, касающихся крепостных и не отмененных подготовленным Положением, Милютин, Черкасский и другие члены комиссий возразили, что подобная работа заняла бы не менее полугода. Тогда Панин посетовал, что при Ростовцеве они были бы сговорчивее. Милютин, вспыхнув, возразил, что на предложения, подобные панинскому, члены комиссий никогда не соглашались и не могли согласиться. Чуть позже председатель вообще обвинил Милютина чуть ли не в саботаже, хотя затягивал работу комиссий не и. о. министра внутренних дел, а именно Панин.
Странны и наивны сетования тогдашних и более поздних либералов на слепоту Александра II, не разглядевшего в адресах и записках депутатов рационального зерна и не защитившего их от произвола бюрократии. Во-первых, даже сейчас трудно отличить либеральную «конструктивность» от правительственной. Во-вторых, император, вынужденный начать реформу в союзе с частью бюрократии, сразу столкнулся с противодействием подавляющего большинства столичного и провинциального дворянства. Чиновников Александр Николаевич не без оснований надеялся заставить подчиняться своей воле, ведь в его руках находились все рычаги воздействия на бюрократию. Дворянство же, даже просвещенный его авангард, с точки зрения монарха, было не только неуправляемым, но просто не понимало своих выгод. Таким образом, трения между верховной властью и поместным дворянством вполне объяснимы и закономерны, но они сулили стране много тяжелых испытаний. В конце концов депутатов губернских комитетов удалось заставить одобрить проект Редакционных комиссий, но борьба за отмену крепостного права на этом отнюдь не закончилась.
С осени 1860 года реформа вступила в решающую стадию. В октябре Редакционные комиссии прекратили свою работу, и проект ушел на утверждение в Главный комитет, председателем которого, как мы уже знаем, являлся великий князь Константин Николаевич. Ситуация в Комитете сложилась непростая: из десяти его членов лишь четыре человека поддерживали Положения, разработанные Редакционными комиссиями; трое требовали существенных доработок; а еще трое не были согласны с ними вовсе. В данном случае свое веское слово должен был сказать и действительно сказал император, который потребовал, чтобы последним сроком рассмотрения проекта
После таких слов сопротивляться принятию проекта стало невозможно, и он, пройдя раньше срока Главный комитет, поступил в Государственный Совет. В первый же день работы Совета перед его членами с большой речью выступил Александр II. Он сказал: «Я требую от Государственного Совета, чтобы оно (крестьянское дело. – Л. Л.) было им кончено в первой половине февраля... Повторяю, и это моя непременная воля, чтобы дело это теперь же было кончено...» Далее император упомянул об усилиях своих предшественников на троне – Александра I и Николая I – решить аграрную проблему и подробно осветил ход подготовки крестьянской реформы. Закончил же он речь следующими словами: «Взгляды на представленную работу могут быть различны. Потому все различные мнения я выслушаю охотно; но я вправе требовать от вас одного, чтобы вы, отложив все различные интересы, действовали как государственные сановники, облеченные моим доверием. Вот уже четыре года оно длится и возбуждает опасения и ожидания как в помещиках, так и в крестьянах. Всякое дальнейшее промедление может быть пагубно для государства».
Голосовали проект в Совете по параграфам и подавляющего преимущества не имели ни противники, ни сторонники реформы. Однако решающее значение в данном случае имели не позиции «фракций», а голос императора. Да, крепостникам удалось значительно «откорректировать» проект в своих интересах: 20% надельного земельного фонда, предназначавшегося крестьянам, осталось во владении помещиков, увеличены повинности крестьян в пользу прежних хозяев, выросла стоимость выкупа земли. Но главное являлось неизменным – крепостному праву в России приходил конец. 19 февраля 1861 года Александр II начертал на первой странице принятого закона: «Быть посему», а председатель Государственного Совета граф Д. Н. Блудов заверил своей подписью подлинность высочайшей резолюции.
Оставалось последнее – составление Манифеста, объявлявшего стране о долгожданном событии. Написать его поручили активному деятелю Редакционных комиссий Ю. Ф. Самарину, но у известного славянофила-либерала документ получился слишком сухим и малопонятным. Тогда обратились к митрополиту Филарету, но тот, будучи принципиальным противником реформы, отказался от почетного поручения. Только нажим со стороны императора и настойчивые просьбы духовника митрополита заставили последнего взяться за перо. Манифест все равно получился неудачным, чувствовалось, что автор писал его через силу, впадая в ложный пафос и неискренность. Но это уже казалось мелочью. Все активные участники подготовки крестьянской реформы получили специально изготовленные медали с профилем императора на одной стороне и надписью: «Благодарю» – на другой. 4 марта из Петербурга с почтовым поездом на Москву отправились генералы свиты и флигель-адъютанты, командированные в губернии для наблюдения за ходом крестьянской реформы. Всего отправлено было сорок наблюдателей. Каждого из них государственный секретарь В. П. Бутков снабдил портфелем с особым ключом. В портфелях находились Положения, которые должны были быть сданы губернаторам, как руководство к действию.
Между тем в столице принимались экстренные и странные на первый взгляд меры. Войска, в том числе и артиллерийские части, приводились в состояние полной боевой готовности. Говорили, будто отец и сын Адлерберги ночевали в Зимнем дворце и имели под рукой запряженные экипажи на случай внезапного бегства царской семьи от угрозы то ли крестьянского бунта, то ли выступления недовольных дворян. Вообще-то меры, принятые правительством, вполне объяснимы. Все дело в традиционности ожидаемых последствий крупных аграрных перемен в России. Как бы ни были подобные перемены настоятельно необходимы, как бы тщательно их ни готовили, какой бы аппарат ни подключали к их проведению, все равно никто и никогда не мог точно предсказать, чем они закончатся. К счастью, в 1861 году ничего страшного так и не произошло.
Многие и многие наблюдатели в один голос свидетельствовали, что день 5 марта 1861 года (дата объявления свободы крепостных) прошел буднично и до обидного тихо. Причинами этой незаметности и обыденности великого события критики реформы называли книжный язык Манифеста, беспрецедентные полицейские меры, принятые в стране, недоверие народа к любому документу, исходившему от правительства, трудные для понимания крестьян условия их освобождения. Все это так, всенародных торжеств 5 марта действительно не наблюдалось, однако не было и полного равнодушия. Да его и не могло быть при снятии варварского клейма с 23 миллионов человек.