Александр Иванов
Шрифт:
В Вильдбаде, благодаря приглашению графа М. Ю. Виельгорского, художник удостоился чести встретить на крыльце у вдовствующей императрицы государя Александра Николаевича с супругой.
— Я надеюсь, что ваше положение улучшится, — сказал государь и пригласил А. Иванова на чай, где были тирольские певцы.
Вслед за тем произошло свидание с августейшим президентом Академии художеств великой княгинею Марией Николаевной.
Ласки после римского тюремного жительства были поразительны.
Все шло как нельзя лучше, покуда в Интерлакене совершенно непредвиденное обстоятельство не возмутило спокойствие духа художника. Случайная тошнота навела его на странные мысли.
В
— Что с вами, Александр Андреевич? — спросил П. М. Ковалевский. — Вам нездоровится?
— О, ничего-с особенного — старый знакомый, — ответил художник как-то иронически.
— Какой старый знакомый?
— Яд-с… Оттого и тошнота, и все, что следует-с… Я к этому привык-с, — старый знакомый-с!
Сначала намеком, а потом уж и совсем определенно и подробно, он рассказал спутнику, как его, десять лет сряду, отравляют. В словах и голосе звучала самая твердая уверенность в этом.
— Да какая же польза и кому вас отравлять? — решился поласковей спросить П. М. Ковалевский у художника, думая, что он бредит. — Может быть, вы обременили желудок?
— Десять лет-с! Десять лет подряд-с, — твердил Иванов мрачно. — Я полагал, с Римом это кончится, — только нет-с, ошибся: и здесь доискались…
— Кто ж это доискивается? И за что отравляют вас, дорогой Александр Андреевич?
— Многие мне желают зла, весьма многие-с: Корнелиус, Овербек-с… очень много их, очень-с…
— Ну, положим, но ведь то в Риме, а здесь вас ведь не знают.
— Телеграф-с. На что же телеграф? Чрез него все узнают-с… Никуда не убежишь.
— Так на кого же, наконец, вы думаете: на меня, на другого, на третьего?
— На вас я не думаю-с. Но трактирщик… О, это преопасный человек! И блюда подает сам-с за столом… Нет-с, мне уж видно не жить…
— Хотите меняться кушаньями за столом? — предложил литератор. — Меня ведь не отравляют, — в этом вы можете быть уверены.
— К чему же, помилуйте-с!
«Однако, с этих пор, я ему постоянно передавал то тарелку, то чашку, соль, хлеб, сахар, и он поспешно брал, повторяя: „Помилуйте, к чему же это-с?“» — писал П. М. Ковалевский, воспоминаниями которого мы здесь воспользовались.
В Лондон к А. И. Герцену Иванов уехал опять похудевшим и осунувшимся.
Впрочем, в начале октября 1857 года, после поездки в Лондон, Манчестер и Париж, он вернулся в Рим «освеженным и помолодевшим», весь занятый мыслью привести все в порядок до приезда в Рим президента Академии художеств великой княгини Марии Николаевны.
Раза два в неделю, по свидетельству современника [181] , Сергей Андреевич Иванов, одетый франтом, и Александр Андреевич в своей обыкновенной одежде отправлялись в театр со своими приятелями, под ручку с их женами и дочерьми. Александр Андреевич охотно водил дам в театр: он находил в этом своего рода поэзию. По временам, при удобных случаях он собирал к себе в квартиру всю свою женскую компанию и угощал ее обедами.
181
См.: Железнов М. И.Братья Ивановы. Воспоминания // Живописное обозрение. 1899. № 2. С. 40.
Однажды М. И. Железнов шутя сказал ему:
— Кажется, вы, Александр Андреевич, любите проводить время с прекрасным полом?
Иванов сначала улыбнулся, а потом очень серьезно отвечал:
— А как же-с? Без жены жить еще можно-с; а без женского общества никак нельзя-с!
Студия, однако, была для всех знакомых закрыта.
В альбомах А. Иванова меж тем появлялись выверенные по последним реконструкциям, проведенным учеными, начертания плана и деталей Иерусалимского храма, изображения древней храмовой утвари, восточных костюмов…
К картине он, похоже, чувствовал себя не в силах приступить вновь. Ее, над которой он работал двадцать лет, уже не было причин удерживать в мастерской. Ему, видимо, хотелось от нее освободиться. Впрочем, иногда он говорил, что желал бы в картине пройти все головы и затем привести все в общий тон, но потом утешал себя тем, что многие из художников в некоторых оконченных местах будут видеть манеру его письма, на том и остановился.
Наступало время решать вопрос об отправке картины в Петербург.
18(30) октября А. Иванов получил неожиданное письмо от литератора И. С. Тургенева:
«Любезный Александр Андреевич!
Мы с Боткиным приехали сегодня в Рим, ходили в вашу студию, не застали Вас и очень желали бы Вас видеть — приходите сегодня вечером в Hotel d’Europe… Вы бы очень нас обязали. Мы никуда не выходим» [182] .
В отеле «Европа», вероятно, и произошла встреча писателя с художником. До этого они знали друг друга по рассказам В. П. Боткина. В Париже им встретиться не довелось, так как Тургенев был болен.
182
Тургенев И. С.Полн. собр. соч. и писем. Письма. В 13 т. М.; Л., 1961. Т. 3. С. 158.
А. Иванов весьма интересовал автора «Записок охотника». К живописи писатель был неравнодушен [183] .
Уже после первых дней общения И. С. Тургенев решительно выделил А. Иванова из круга многочисленных русских художников живших и работавших в Риме. В письмах из Италии к самым разным людям — П. В. Анненкову, Е. Е. Ламберт, Л. Н. Толстому — он характеризует А. Иванова, как личность незаурядную: «…замечательный человек, оригинальный, умный, правдивый и мыслящий», «из здешних художников самый замечательный Иванов».
183
«Всем известно, — писал А. П. Боголюбов, — что натура Ивана Сергеевича была сильно впечатлительная и даже с подчинением тому человеку, в которого он уверует… Таким был около него много лет Луи Виардо, умный и глубокий изучатель двух школ, по преимуществу староиспанской и голландской. Благодаря своему знанию, Виардо собрал у себя почти задаром весьма почтенную коллекцию, посещая постоянно Отель Друо, куда часто хаживал с женою и Иваном Сергеевичем. В это время Тургенев был любителем только древних картин, и я у него видел картины Ван Гойена, Тербурга, Мейериса, Теньера и других. Но вскоре он их разлюбил, и они незаметно сменились Руссо, Добиньи, Харламовым, Коро и другими мастерами школы 30-х годов. Тут Иван Сергеевич подчинился моде. Не раз случалось бывать мне с ним и Виардо в парижских салонах. И здесь-то я убедился, что Тургенев никогда не смотрел своими глазами, но всегда приглядывался к мнению Виардо и публики».