Александр Керенский. Демократ во главе России

Стронгин Варлен Львович

Мысли, мысли… Терзают сознание и душу. Без конца и края… Слава богу, есть Тиме… Он мыслит и любит, значит – живет, не сдается на милость тех, кто жаждет его падения. Прелестная Тимочка… Надо будет послать адъютанта за шампанским… Увы, его сейчас достать легче, чем хлеб. За шампанским нет очередей… Союзники-французы не прекращают поставки. Вот англичане открыто помогали Корнилову… Обида на них, видимо, исчезнет у него не скоро. Тиме права – он не называет ее по имени из-за жены, тоже Ольги. Уже неделя, как она уехала на фронт. Большевистская газета огрызнулась на него и по этому поводу. Низменное издание, выпускаемое невежественными, грубыми людьми. Ольга в одеянии сестры милосердия показалась ему похожей на монашенку. Сжалось сердце. Она поехала на фронт и по зову души, и как жена министра-председателя, истинного патриота страны. И, как он интуитивно почувствовал, в надежде вернуть его в семью… В ее отсутствие надо будет чаще навещать детей, а пока послать к ним адъютанта с продуктами. На всякий случай, хотя им повезло с бабушкой. Интеллигентная, безумно любящая их женщина. Барановские – замечательная

семья. Ольга, конечно, думала, что у нее будет такая же дружная, счастливая семья, как и у родителей… Опять сжалось сердце… «Извини, Оленька». Он перенес свой кабинет на последний этаж Зимнего: из-за встреч с Тиме… Она понимает, что не стоит афишировать их роман, поэтому не приглашает в театр… Он единожды видел ее на сцене… И обомлел… Екнуло сердце… первый признак того, что он влюбился с первого взгляда. А со второго, с третьего влюбился бешено. Но не потерял голову. Любовь вдохновляла его, добавляла ему сил, делала смелее… Несправедлива жизнь, которая не позволяет открыто отдать должное этой славной девушке. Сегодня одна из последних возможностей увидеться с нею. Завтра начнется совещание на тему обсуждения кризиса вокруг правительства.

Наступило завтра. Он был в меру возбужден. Чисто выбрит. Полувоенный костюм ладно сидел на нем. В глазах светилась решимость. Он подумал, что не часто чувствовал себя так бодро и собранно. Поименное голосование, впервые предложенное им, продолжалось свыше пяти часов. 776 человек проголосовали за создание коалиции, 688 – против, из них 331 человек принадлежал к профсоюзам и Советам солдатских депутатов, которые находились в руках большевиков и их союзников – левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов. Он тоже принадлежал к партии эсеров и с горечью наблюдал раскол в ее рядах. Одни из эсеров перешли открыто на сторону большевиков, другие позднее были завербованы ими, как небезызвестный Борис Викторович Савинков, выдавший бывшим противникам планы и явки белой армии.

Керенский был человеком чести. Он не отступал от своих позиций никогда. Шел на уступки партиям, чтобы сохранить их в коалиции, может, ошибочно, зря верил большевикам и в их демократическую сущность. Может быть, поздно, но наивность и слепота покинули его. После голосования он заявил, что, если совещание решит сформировать правительство только из представителей социалистических партий, то ни он, ни другие члены республиканского правительства не войдут в новый кабинет. Авторитет его в глазах народа пошатнулся, но был еще достаточно силен. Корниловский мятеж размежевал его сторонников. Большевики, борясь с Корниловым, всюду кричали о слабости Керенского. Это была чистейшая ложь. Он не терял присутствия духа и должным образом дал отпор мятежникам. Но даже союзники, и в первую очередь англичане, усомнились в его способностях. Неверие мучило Керенского, но он не высказывал своего огорчения. Держался независимо и уверенно. И сегодня большинство членов совещания последовало его предложению. Помимо тех членов, что входили в коалицию до 27 августа, в состав нового кабинета вошли два представителя от профсоюзов и группы промышленников. Демократия не сдавалась.

Керенский напишет в мемуарах: «Несмотря на три года войны и блокады, несмотря на союз Ленина с Людендорфом и помощь союзников Корнилову, демократическое правительство не удалось бы свергнуть, если бы борьба велась с ним честно, а не при помощи лжи и клеветы… „Солидные“ газеты распространяли слухи и сплетни, публиковали заведомо ложные свидетельства, чтобы изобразить меня сторонником Корнилова».

Ленин не спешил вернуться из Финляндии в Россию, боялся ареста, но мог рассчитывать на своих верных представителей в Петроградском Совете – на Троцкого и Каменева. Керенский, отошедший от иллюзий якобы возможного взаимодействия с большевиками, трезво оценил их деятельность: «Троцкий занимался технической подготовкой восстания и отвечал за политическую агитацию среди солдат, матросов и рабочих. Каменев отвлекал внимание социалистических партий от подлинных целей Ленина, добивался, чтобы в момент восстания эти „партии не оказали Временному правительству никакой помощи“. Большевистская партия вышла из подполья. Аресты ее лидеров могли только усугубить ситуацию. Напряжение близилось к своему пику. На 12 ноября были назначены выборы в Учредительное собрание, но Ленин не хотел дожидаться их, так как, по собственному признанию, не надеялся на получение большинства. Документы истории подтверждают ход и накал событий, описанных в мемуарах Керенского.

«И немцы, и Ленин знали, что 28 октября министр иностранных дел Терещенко, представитель Ставки генерал Головин, представитель социал-демократов Скобелев, а также английский посол должны отбыть в Париж, чтобы принять участие в конференции стран Антанты, назначенной на 3 ноября, которая могла оказать влияние на ход всей войны.

24 октября Ленин направил членам ЦК категорическое письмо: «Товарищи!.. Положение донельзя критическое, и яснее ясного, что теперь уже поистине промедление в восстании смерти подобно… Нельзя ждать! Можно потерять все!..»

В ночь на 23 октября Военно-революционный комитет Троцкого, бросив всякую маскировку, начал отдавать приказы о захвате в городе правительственных учреждений и стратегических объектов.

Имея на руках документы, подтверждающие начавшееся восстание, я в 11 утра 24 октября отправился на заседание Совета Российской Республики и попросил председательствующего Авксентьева дать мне слово.

Я произносил речь, когда ко мне подошел Коновалов и протянул записку. Ознакомившись с нею, я после паузы продолжал: «Мне сейчас предоставили копию того документа, который сейчас рассылается по полкам: «Петроградскому Совету рабочих

и солдатских депутатов грозит опасность. Предписываю привести полки в полную боевую готовность и ждать дальнейших распоряжений. Всякое промедление и неисполнение приказа будет считаться изменой революции. За председателя – Подвойский. Секретарь Антонов». Крики в зале: «Предатели!» Таким образом, в столице в настоящее время существует состояние, которое на языке судейской власти и закона именуется состоянием восстания. В действительности это есть попытка поднять чернь против существующего порядка, сорвать Учредительное собрание и раскрыть фронт перед сплоченными полками железного «кулака Вильгельма». (Возглас в центре: «Так и есть! Правильно!» Слева шум и возгласы: «Довольно!») Я пришел сюда, чтобы призвать вас к бдительности, для охраны всех завоеваний свободы многими поколениями, жертвами, кровью и жизнью завоеванной свободным русским народом. Я пришел сюда не с просьбой, а с уверенностью, что Временное правительство, которое в настоящее время защищает эту новую свободу, встретит единодушную поддержку всех людей, за исключением тех, кто не решится никогда сказать правду в глаза и поддержать не только Временное правительство, но и Российское государство. (Бурные аплодисменты всех, кроме меньшевиков-интернационалистов.) В настоящее время Временное правительство заявляет: те элементы русского общества, те группы и партии, которые осмелились поднять руку на свободную волю русского народа, угрожая одновременно с этим раскрыть фронт Германии, подлежат немедленной и окончательной ликвидации. (Бурные аплодисменты справа, в центре и частично левых сил, смех интернационалистов.)

Смех раздосадовал Керенского. Неужели его речь может быть смешна? Ранее его выступления у кого-то вызывали недовольство, у кого-то даже полное неприятие, но еще никто никогда не смеялся над ним. Он не шутит, не записной остряк. Однажды смеялись, когда он рассказывал шефу жандармов о действиях его шпиков. Тогда он рассчитывал на это, говорил иронически, в стиле Тэффи и Аверченко, а сегодня был серьезен, предельно серьезен. Хохотали те, которых он обличал. Неужели им его критика была смешна? Или… или он запоздал с нею и она им абсолютно не страшна. «Ну что же, – подумал он, – смеется тот, кто смеется последним». Позднее, когда большевики рассадят по тюрьмам меньшевиков – своих собратьев по Октябрьскому перевороту, он пожалеет их…

Керенский, не глядя на нагло улыбающихся меньшевиков, сошел с трибуны и, не задерживаясь, направился в штаб Петроградского военного округа. Он был уверен, что через час-другой Военно-революционный комитет ответит положительно на его обращение. Еще ни разу его ультимативные речи не приводили к отрицательному результату. Шло время, никто не появлялся, и он стал нервничать. Хотел даже уйти в Зимний. Лишь к полуночи раздались шаги в коридоре. Явилась делегация от социалистических партий во главе с Даном, который объяснил задержку долгими дебатами в комитете при обсуждении резолюции. Он как-то неуверенно, по-детски, сунул этот документ Керенскому. Тот внимательно прочитал его и поднял удивленные глаза на лидера меньшевиков: «По-моему, эта резолюция никому не нужна. Вы выражаете доверие правительству, обставленное многочисленными оговорками и условиями. Она совершенно неприемлема».

Резкий тон премьера-председателя на мгновение озадачил Дана, но потом он с усмешкой на лице произнес слова, которые надолго врезались в память Александра Федоровича: «Да, резолюция неприемлема для самолюбия правительства, но она полезна и существенна для перелома настроения в массах, ее эффект уже сказывается, влияние большевистской пропаганды угасает и будет быстро падать. Сами большевики готовы подчиниться воле большинства Советов и завтра же потушить восстание, возникшее помимо их желания, без их санкций». Дан прямо посмотрел в глаза Керенскому, который усомнился в искренности его слов, и, не забыв о смешках меньшевиков, вышел в соседнюю комнату, где заседало правительство, и прочитал резолюцию. Реакция коллег была возмущенной. Они расценили эту резолюцию как лживую и преступную акцию. Вернувшись к Дану, Керенский небрежно, с чувством брезгливости возвратил ему документ. Его общение с Даном происходило в то время, когда вооруженные отряды Красной гвардии занимали правительственные учреждения и арестовали министра Карташева, возвращавшегося домой после заседания кабинета. Слова Дана оказались лживыми от начала до конца. «Чувствуется рука Каменева», – подумал о них Александр Федорович, научившийся разбираться в повадках большевиков. Утром Керенскому стало известно, что меньшевики и три четверти офицеров Петроградского военного округа, оболваненные большевистскими обещаниями, саботировали все усилия правительства справиться с восстанием, набиравшим силу.

Глава шестнадцатая

Октябрьский переворот

Никто из противников Керенского уже не скрывал свое истинное лицо. Еще раньше стали ясны планы Чернова – занять место Керенского, для этого он выливал на соперника потоки клеветы, сеял раздор в эсеровской партии. Даже интеллигентные, талантливые писатели, Мережковский и Гиппиус, которых Керенский считал верными друзьями, отвернулись от него, не сразу, путаясь в оценке его деятельности, но в конце концов сошлись в мнении – поскольку он стоит наверху, то виноват во всем. После такого вывода Мережковского разрыдался на одном из собраний петроградской интеллигенции князь Андроников и вышел из зала: «Не могу, не могу слышать этого о святом человеке!» Керенский знал, что верными остались ему люди, глотнувшие вместе с ним и благодаря ему очистительный, сладостный и незабываемый воздух свободы. Сколько их? Они есть, но сколько их – мучил его вопрос. В одном он не сомневался – они не отдадут свою свободу без боя.