Александр Македонский. Пески Амона

Манфреди Валерио Массимо

— Что ты рассматриваешь? — спросил царь, соскочив на землю.

— Кинжал, — ответил Каллисфен. — Это рана от кинжала. Точный удар в затылок. А там еще один с такой же раной.

— Значит, в вылазке участвовали македоняне.

— Какое это имеет отношение к использованию кинжала?

— Командир караула сказал, что все дозорные до последнего момента отвечали на оклики на македонском диалекте.

— Тебя это удивляет? Разумеется, у тебя на родине много врагов, которые будут счастливы увидеть тебя униженным и разбитым. И некоторые из них могли приехать в Галикарнас — от Ферма не так уж и далеко.

— А что ты тут делаешь в этот час?

— Я историк. Для того, кто хочет стать истинным свидетелем событий, необходимо личное наблюдение.

— Стало быть, для тебя образец — Фукидид? Никогда бы не подумал. Подобная точность и тщательность тебе не идет — ты всегда слишком любил красоту жизни.

— Я беру то, что мне нужно, там, где могу найти, и в каждом случае я должен узнать все, что можно узнать. Я сам решу, о чем лучше умолчать, а о чем рассказать и как рассказать. Такова привилегия историка.

— И все же есть вещи, о которых ты не имеешь представления. А я имею.

— О чем же это, если позволено спросить?

— О планах Мемнона. Я отдаю себе отчет в том, что он изучил все мои действия, а возможно, и действия моего отца Филиппа. Это позволяет ему упреждать нас.

— И о чем, по-твоему, он думает сейчас?

— Об осаде Перинфа.

Каллисфену хотелось задать и другие вопросы, но Александр оставил историка в компании лежавшего у его ног трупа, а сам вскочил на коня и ускакал. В это время обрушились последние остатки двух башен, подняв вихрь пламени и дыма, который развеяло ветром.

Машины принялись строить вновь, и это было нелегкое дело, поскольку приходилось использовать узловатые и неподатливые стволы олив. Военные действия приостановились. Мемнон, регулярно получавший запасы по морю, мог не спешить со следующей вылазкой, а Александр не хотел пускать в ход новые машины без предварительного испытания, так как их тоже мог вывести из строя малейший пожар.

Больше всего Александра беспокоил доносившийся из-за городской стены шум: эти характерные звуки очень смахивали на те, что производили его собственные плотники, восстанавливающие стенобитные машины.

Когда, наконец, новые башни заняли позиции и тараны стали расширять брешь, македоняне столкнулись с тем, чего и боялся их царь: позади бреши их ждал новый полукруглый бастион, соединявший между собой еще не поврежденные сегменты стены.

— То же самое произошло в Перинфе, — вспомнил Парменион, увидев неожиданное укрепление, возвышавшееся, словно в насмешку, за пробитым таранами проходом.

— И это еще не все, — вмешался Кратер. — Если хотите пойти со мной…

Они поднялись на одну из башен, самую восточную, и оттуда увидели, что им приготовили осажденные: гигантское прямоугольное деревянное сооружение из огромных квадратных блоков, соединенных вдоль и поперек.

— Оно без колес, — сказал Кратер. — Закреплено в земле.

— Ему не нужны колеса, — объяснил Александр. — Они хотят поставить его напротив бреши, и когда мы сунемся, нас засыплют сверху градом стрел и изрешетят.

— Мемнон — крепкий орешек, — заметил Парменион. — Тебе следует держать ухо востро, государь.

Александр обернулся, не скрывая своего раздражения:

— Мы разобьем и стену, и бастион, и эту проклятую деревянную башню, генерал, хочет того Мемнон или нет. — Потом повернулся к Кратеру: — Держи под наблюдением башню и сообщай обо всем, что там делается.

Затем он торопливо спустился вниз, сел на коня и вернулся в лагерь.

Брешь расширили, но на каждую атаку македонян Мемнон отвечал контратакой да еще выстроил на новом бастионе несколько рядов лучников, которые стреляли по атакующим. Ситуация была поистине патовая, а весеннее солнце пекло с каждым днем все сильнее, и запасы у Александра истощались.

Однажды ночью на стену повел свой отряд Пердикка. В тот вечер прибыло вино из Эфеса — дань восхищения его жителей Александром, и царь большую часть раздал командирам.

Давно уже они так хорошо не выпивали. Пердикка с друзьями отдали должное эфесскому дару, и к полуночи все были в приподнятом настроении. Кто-то стал расписывать красоту галикарнасских женщин, о которых рассказывал один торговец в лагере, и прочие пришли в возбуждение, стали бахвалиться и подначивать друг друга вырвать победу одним махом, словно по мановению руки.

Пердикка вышел из своего шатра и взглянул на этот проклятый проход, за который уже столько бравых македонских солдат отдали жизни. В это время дуновение морского ветерка прочистило ему мозги, и он вновь увидел себя под стенами Фив, как он вломился тогда вместе со своими воинами в городские ворота и закончил осаду.

Он вспомнил о Клеопатре и о теплой, пропитанной ароматами ночи, когда она пустила его к себе на ложе. Ночь была вот такая же, как эта.

Ему подумалось, что победа, в конце концов, возможна, если решимость сильнее невзгод, и, как все пьяные, он ощутил себя могучим и неуязвимым, способным превратить мечты в реальность. А в мечтах он видел, как Александр построил войско в его честь и глашатаи торжественно возносят хвалу завоевателю Галикарнаса.

Пердикка вернулся в шатер с беспокойным выражением на лице и вполголоса, так что услышали лишь те, кто оказался рядом, проговорил:

— Собирайте людей, штурмуем бастион.

ГЛАВА 26

— Ты сказал, штурмуем бастион? Я не ослышался? — переспросил один из командиров.

— Именно это я и сказал, — ответил Пердикка. — И сегодня же ночью все увидят, хватит ли у тебя духу, чтобы действовать, а не только болтать.

Все принялись хохотать.

— Так мы идем? — крикнул кто-то еще.

В своем опьянении Пердикка был невероятно серьезен:

— Идите в свои части, у вас времени в обрез. Поднятая в моем шатре лампа послужит сигналом. Велите принести лестницы, крючья и веревки: будем штурмовать тихо, без штурмовых башен и стрельбы из катапульт. Шевелитесь!