Александр Македонский. Сын сновидения
Шрифт:
— Это ванна с тонизирующим шалфеем. После нее тебе станет гораздо лучше. Как чувствуешь себя, государь?
— Совершенно разбитым, Аристотель, а еще столько нужно сделать!
— Проведешь здесь недельки две, и если не скажешь, что вернулась молодость, то хотя бы придешь в норму — хорошая диета, массажи, ванны, упражнения для больной ноги. Я должен зайти к тебе, когда у тебя найдется минутка.
— А! Не могу себе позволить ничего из этой роскоши, а военные хирурги — это военные хирурги… Как бы то ни было, спасибо: зимний военный рацион, который ты разработал для моих воинов, принес превосходные результаты. Полагаю, многим он просто спас жизнь.
Философ слегка склонил голову.
— У меня беда, Аристотель, — продолжил царь. — Мне нужен твой совет.
— Говори.
— Я знаю, что ты с этим не согласен, но я собираюсь оккупировать города, все еще связанные с Афинами в районе Проливов. Перинф и Византии подвергнутся испытанию: я должен увидеть, на чью сторону они встанут.
— Если им придется выбирать между тобой и Афинами, они выберут Афины, и тебе придется применить силу.
— У меня появился лучший военный инженер из всех ныне имеющихся, он проектирует для меня чудовищные машины, высотой в девяносто футов. Мне они обходятся в целое состояние, но стоят этих затрат.
— Стало быть, мое мнение не повлияло на твое решение.
— Нет.
— Тогда зачем ты просил моего совета?
— Из-за положения в Афинах. Мои осведомители доносят, что Демосфен хочет собрать против меня всеэллинский союз.
— Это понятно. В его глазах ты — наиболее опасный враг: ты угрожаешь независимости греческих городов.
— Если бы я захотел захватить Афины, то уже сделал бы это. Но я ограничился тем, что утвердил свою власть в области непосредственного влияния Македонии.
— Ты стер с лица земли Олинф…
— Они вывели меня из себя!
Аристотель, изогнув бровь, вздохнул:
— Понимаю.
— Так что же мне делать с этим союзом? Если у Демосфена получится, мне придется встретиться с греческим войском в открытом поле.
— Сейчас мне кажется, что оно не представляет большой опасности. Беспорядки, соперничество и взаимная зависть между греками столь сильны, что, полагаю, они ничего не добьются. Но если ты продолжишь свою агрессивную политику, то они сплотятся по-настоящему. Как это случилось во время персидского вторжения.
— Но я-то не перс! — прогремел монарх и большим кулаком ударил по краю ванны, вызвав в ней небольшую бурю.
Как только вода успокоилась, Аристотель продолжил:
— Это ничего не меняет: как всегда, когда какая-то сила добивается гегемонии, все прочие объединяются против нее. Греки очень привязаны к своей полной независимости и ради ее сохранения готовы на все. Демосфен может вступить в сговор с персами, это ты понимаешь? Для греческих полисов сохранение свободы важнее, чем кровные узы и культура.
— Разумеется. Я должен сохранять спокойствие и ждать, когда это произойдет.
— Нет. Но знай: каждый раз, когда предпринимаешь военную акцию против владений афинян или их союзников, ты ставишь в трудное положение твоих друзей. Их называют предателями.
— Среди них и в самом деле есть продавшиеся, — без тени смущения ответствовал Филипп. — Как бы то ни было, я знаю, что прав, и потому буду действовать. Однако должен попросить тебя об одолжении. Владыка Ассы — твой тесть. Если Демосфен начнет переговоры с персами, ты смог бы узнать об этом.
— Я напишу ему, — пообещал Аристотель. — Но помни: если ты решил привести в исполнение свои планы, то рано или поздно окажешься лицом к лицу с коалицией Демосфена.
Царь помолчал. Он встал, и пока женщины вытирали его и облачали в свежие одежды, философ не мог не заметить на теле царя недавних рубцов.
— Как мой мальчик? — наконец спросил Филипп.
— Это самая незаурядная личность из всех, кого я встречал в жизни. Но с каждым днем мне все труднее держать его под контролем. Он следит за твоими делами и грызет удила. Боится, что, когда придет его черед, уже не останется ничего завоевывать.
Филипп с улыбкой покачал головой:
— Мне бы его заботы… Я скажу ему. Но в данный момент хочу, чтобы он оставался здесь. Ты должен завершить его обучение.
— Ты видел, как его изобразил Лисипп?
— Нет еще. Но мне говорили, что потрясающе.
— Да. Александр решил, что в будущем только Лисиппу будет позволено его изображать. На него произвела большое впечатление работа этого мастера.
— Я уже распорядился, чтобы изготовили копии и подарили каждому дружественному нам городу — пусть выставят там на обозрение. Хочу, чтобы греки увидели, что мой сын воспитан на склонах горы богов.
Аристотель сопроводил Филиппа в пиршественный зал. Возможно, было бы точнее назвать это помещение просто трапезной. Философ упразднил ложа и дорогие столы и поставил один стол с сиденьями, как для бедных или как в походном шатре. Он считал, что в Миезе должна царить атмосфера обучения и сосредоточенности.
— Ты не заметил, он общается с какими-нибудь девушками? Уже пора начинать, — сказал царь, проходя по коридору.
— У него очень скрытный характер, почти стеснительный. Но есть одна девушка — кажется, ее зовут Лептина.
Филипп наморщил лоб:
— Продолжай.
— Да рассказывать-то особенно не о чем. Она преклоняется перед ним, как перед божеством. И, несомненно, это единственное человеческое существо женского пола, имеющее доступ к его персоне в любое время дня и ночи. Больше мне нечего тебе сказать.
Филипп потер пробивающуюся на подбородке щетину.
— Не хотелось бы, чтобы он преподнес мне ублюдка от этой служанки. Возможно, лучше прислать ему подругу, знакомую с этим ремеслом. Так не возникнет подобных проблем, и к тому же он сможет научиться кое-чему интересному.