Александр Невский
Шрифт:
Давно не видалась с мужем, вот и дождалась, кинулась на колени у ложа, хотела поцеловать, но он предупредил:
— Не надо, мать. А ну хворь заразная… Как там Васятко?
— Вася, слава богу, жив-здоров. Уж писать выучился, книги читает. По псалтыри так скоро, так скоро, ровно горохом сыплет.
— По псалтыри, говоришь, — прошептал князь, тяжело дыша. — Псалтырь отыми, спрячь, чай, не в чернецы готовлю — во князья. Давай ему читать о подвигах пращуров наших, о полку Игореве, о походах Мономаха, о преславной жизни Святослава. Слышишь?
— Слышу,
— Да пока ко мне не пускай: не дай бог заразиха у меня. Ежели всевышний к себе позовет, сам покличу. Иди, мать, иди, не стой около.
С князем остался лишь милостник его ближний Светозар, да потом привели немца-лечца с Готского берега.
Весть о тяжелой болезни князя, словно искра, мигом в город перелетела, радуя недругов тайных и явных.
— Помрет, видать.
— Туды ему и дорога, прихвостню татарскому. Поди, опять десятину явился для них драть.
Встревожила весть друзей его старых. Миша Стояныч, услыхав, что помирает Ярославич, вскричал:
— Н-не д-дадим пом-мереть. А Л-лучеб-бор н-на чё?!
И, запрягши в сани лучших коней, погнал в сторону Пскова, об одном бога моля — чтоб старик живым оказался.
К ночи князю совсем худо стало, дышал тяжело, часто, с хрипом, глаза замутились, губы обметало пузырьками. Светозар был около, то и дело теплой сыты предлагал господину. Немец-лечец за стенкой дрых.
Наконец после полуночи князь прохрипел тяжело, придавленно:
— Зови Кирилла, пусть соборует. Скорей, а то не дождусь.
Разбудив немца, в чем был — в одной сорочке — Светозар кинулся на двор, а там к терему, в котором епископ и митрополит остановились. Ворвался в опочивальню к владыкам, растолкал того, кто ближе оказался, глотая слезы, крикнул:
— Отец святый, скорей! Ярославич помирает!
Взбулгачились [107] оба Кирилла, кряхтя и охая, оболокались в рясы при тусклом свете лампадки у образа. Путаясь в рясах, бежали через темный двор за милостником, задыхаясь, лезли по лестницам. Наконец вошли в горницу, жарко натопленную, где лежал хворый князь. Но не дождался он владык, впал в забытье. Дышал часто, коротко, ничего уже не слыша и не видя. Тут же суетился немец-лечец, прикладывая какие-то примочки к голове.
107
Взбулгачиться — взбудоражиться, растревожиться (от «булга» — тревога, суета, беспокойство).
— Ну как? — спросил митрополит.
— Софсем плёх князь, к утру помирай надо.
— «Помирай надо», — передразнил немца Кирилл. — То не в твоей воле, в божьей, — и, оборотившись к иконе, начал жарко молиться.
Светозар стоял позади владык и, видя, сколь старательно и дружно молились они у ложа умирающего, слабо надеяться начал, что уговорят они всевышнего не забирать пока князя. Должны уговорить, чай, не простые попы, а митрополит с епископом. Им бог не сможет отказать.
До самого рассвета молились Кириллы. Светозар тоже подсоблял им, молился как мог, одно повторяя: «Господи, помилуй! Господи, помилуй!»
Князь к утру вроде утихать начал, дышал уже не столь тяжко, хрипеть перестал почти.
«Ну, кажись, бог услышал нас, — подумал Светозар. — Вроде легчает ему». Но в это время немец склонился над князем, прислушался, шмыгнул носом, как бы принюхиваясь, и прошептал зловеще:
— Отходит.
— Тыт! — Прервав молитву, митрополит зло цыкнул на него и ожег таким взглядом, что лечец словно растворился в темном углу.
Когда совсем рассвело, прискакал на Городище Миша Стояныч с Лучебором. И первое, что спросил, ввалившись в горницу:
— Ж-жив?
— Дышит, — прошептал Светозар.
— P-раз д-дышит, н-не пом-мрет. Л-лучебор-р, ж-живо з-за д-дело!
Владыки духовные не стали чиниться, уступили место лечцу привезенному, вышли из душной горницы, утомленные и вспотевшие от долгого бдения. Светозар выскользнул следом, дабы шубы им накинуть поверх ряс, не простыли чтоб.
Поймав жалкий умоляющий взгляд милостника княжьего, митрополит молвил:
— Даст бог, сдюжит, — и, изморщив нос, добавил: — А немца гони, не лечит — смерть зовет.
На третий день легчать стало князю.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
БРАТ НА БРАТА — ПУЩЕ СУПОСТАТА
XVIII
ОПЯТЬ САРАЙ ЗОВЕТ
Весть с полудня Руси пришла дивная: князь галицкий Даниил Романович получил от папы римского корону и принял католичество. На боярском совете новгородском, где прочли грамоту об этом, приняли весть по-разному.
— Тьфу! — сплюнул архиепископ Далмат. — Богоотступничество да не простится вовеки.
— Зато теперь король он, не нам чета, — пошутил посадник Сбыслав Якунович.
— Да хошь бы и царь, но как же от веры своей отступать? Мы ж не отступили. — Далмат взглянул на Александра Невского, под «мы» разумея его — князя, которого папа римский давно звал в свои объятия. Не дозвался ж.
Князь, сочтя сие за приглашение к спору, заговорил:
— Не нам судить его. Он тоже зажат меж молотом и наковальней. С одной стороны татары, с другой — римляне с своими посулами. Думаю, что князь Даниил пошел на это, ища союза противу татар. Искал у нас — не нашел, вот и оборотился к папе. И дочь Миндовга потому ж в снохи себе взял.
— Все равно сие переветничество духовное, — не согласился Далмат.
Александр не стал спорить с новым владыкой, к назначению которого сам приложил немало сил, хотя вполне мог бы напомнить ему о Владимире святом — Красном Солнышке. Тот ведь тоже, родившись и выросши в вере языческой, изменил ей, приняв православие. И сам принял, и всю Русь крестил, силой и мечом загоняя в реки своих вчерашних единоверцев.
— Как бы там ни было, — заключил князь, — но сие одно значит: не ныне, так завтра пойдут татаре через Киев на Галич, и снова быть там плачу и крови великой.