Александр Невский
Шрифт:
— Да, тут ты прав, Ярославич.
— Я всегда прав должен быть, Дмитр Ейкович, — засмеялся князь и дружески похлопал воеводу по плечу. — Как-никак, всю Русь мне пожаловали. И ты мое право должен в жизнь проводить.
Улыбался и воевода, вполне довольный, что пришли они с князем к столь мирному и приятному согласию. Но даже он, старый, опытный воин, и помыслить не мог, что скрывалось за сим ясным и понятным решением князя.
А скрывалось за ним дело важное и большое: довольно митрополии в Киеве быть, ныне центр
Но знать о сем пока он один должен, даже Андрею не будет сказано, не говоря уж о воеводе. Александр знал давно, что в любом деле умолчание — залог верный успеха грядущего. Лишь бы Даниил не догадался, ведь кто-кто, а он тоже не прочь митрополию к себе в Галич залучить.
— Ну, сплюнем, чтоб не сглазить, — сказал князь полушутливо.
— Сплюнем, — согласился воевода.
И они вместе, отворотившись, сплюнули и засмеялись — столь складно вышло, в един миг «тьфукнули».
В един миг, но не в едину думу. Но об этом лишь Александр Ярославич знал.
ХV
СТОЛЕЦ — НЕ ВЕНЕЦ
Пока Александр с Андреем ездили в Каракорум столы делить, их брат родной Михаил Хоробрит прискакал из Москвы со своей дружиной во Владимир и, взошед в сени великокняжеские к стрыю своему Святославу Всеволодичу, молвил без околичностей:
— Ну, стрый, пора и честь знать, слазь с великого стола. Буду я великим. Довольно мне Москвой пробавляться.
Смутился старый Святослав от этакой прыти сыновца своего.
— Но, Михаил, сие не нам решать. Батыю.
— Плевал я на Батыя. Русский стол, русским и решать.
— Ну тогда подождем Александра с Андреем из Каракорума.
— Шибко алкаю ждать их, — усмехнулся зло Михаил. — Отца ждали. Дождались?
— Окстись, Михайла. Зачем беду на голову родным братьям зовешь? Молиться за них надо, а ты…
— Пусть попы да монахи молятся. Давай, стрый, давай по-доброму перебирайся в свой Суздаль, не гневи сердца моего. А то знаешь…
Святослав знал сыновца — на руку скор, на меч того пуще. Ну его от греха, уступил стол «по-доброму», тем более что на подворье дружина Михайлова мечами бряцала, норовя драку затеять. Вот уж истинно, не по родителям гридни — по князю.
Ну и славный пир закатил молодой великий князь во дворце, упоил всю дружину свою, всю прислугу. Позвал и Святослава, не забыл старика, посадил рядом и, обнимая его и тиская, говорил растроганно:
— Не обижайся. Я на тебя сердца не держу. Мне великий стол на что нужен-то… Думаешь, для спеси? Нет, старый, я великим быть хочу, чтоб всех на поганых поднять, всех до единого. А Москва — что? Деревня. Я не хочу, как отец вон, царствие ему небесное, да Александр с Андреем, перед погаными поклоны класть. Русь им запродавать. Я с мечом на них, с мечом.
Опьяневший Михаил уже и любил свергнутого Святослава, лез целоваться к нему, гуслярам велел хвалы петь стрыю. А под конец давай у него прощения просить:
— Ты меня прости, старик. Не серчай. Ладно? Я ведь люблю тебя, ты мне заместо отца ныне. Простишь, а?
И заглядывал с мольбой под седые косматые брови стрыя.
— Ладно. Чего уж. Чай, свои. Бог простит.
— Нет, ты, ты прости, Святослав, — продолжал умолять опьяневший Михаил, словно без этого прощения ему жизни не было.
И когда позже все это вспомнил старый Святослав — и глаза умоляющие, и слова горячие, — понял: чуял сыновец смерть свою. Чуял, оттого и прощение вымаливал.
Недолго княжил Михаил во Владимире. Вскоре пришла ведомость из Москвы: литва волости зорит, оборонить их некому.
— Как некому? — вспылил Михаил. — А я на што?!
Да на конь всю дружину и быстро-быстро побежал ратоборствовать. Ускакал Михаил Хоробрит лихим и красивым, воротился в гробу упокоившимся. Нашла сулица его острая, пронырнула меж блях бахтерца и в сердце уклюнула.
Для князя смерть на рати — куда лучше доля. А все же жаль было Святославу сыновца неугомонного, мало пожившего. Вызвал из Ростова епископа Кирилла и велел отпеть, как по чину положено, великого князя Михаила Ярославича. Положили Михаила рядом с отцом Ярославом в Успенском соборе.
Успокоился Владимир-град после похорон и тризны по великому князю, словно зарницей полыхнувшему и погасшему на тревожном небосводе.
Святослав Всеволодич тихо, без шума, опять на великом столе вокняжился, не свою волю, а ханскую исполняя.
Но, видно, так уж у него на роду было написано: уступать молодым. Воротились из татар сыновцы его Александр с Андреем. Едва взглянув на них, Святослав понял: опять прогонят. И все же спросил, беспокойство тая:
— Ну, что в Каракоруме сказали?
— А то, — отвечал с ухмылкой Андрей, — что староват ты для великого стола, стрый. Староват. Меча в руках удержать уж не в силах.
— Это верно, — улыбнулся жалко Святослав и взглянул искательно на Александра. — Ты уж меня не гони, аки пса, Александр Ярославич, проводи с честью. Вишь, я за стол не цепляюсь.
— Этот стол не мне назначен, Святослав Всеволодич, а вон ему, — кивнул Александр на Андрея, уже прошедшего к стольцу и примерявшегося к нему.
— Как?! — искренне удивился Святослав. — Андрея в великие?
— А что? — крикнул от стольца Андрей. — Али я не гож на это?
— Да как сказать, — замялся Святослав, но все же сказал, что думал: — Одначе, у Александра больше прав отчину наследовать. Он старший — не ты.
— Ну, это не тебе столы меж нами делить, старик, — отозвался холодно Андрей. — Ступай в свой Суздаль и сиди мышкой.