Александр Невский
Шрифт:
Воевода Дмитр Ейкович встретил князя сдержанно, не выказывая особой радости. Оно и понятно, он был старше и, пожалуй, единственным на Руси воеводой, уцелевшим после рати с Батыем. Это давало ему право снисходительно посматривать на других ратоборцев, которые и полона не ведали.
И потом, Дмитр Ейкович более тяготел к галицкому князю Даниилу, тот и ближе был, и, как считал воевода, более способен противостоять татарам, чем князья владимиро-суздальские. Воеводу терзали противоречивые чувства, вполне объяснимые его нелегкой и удивительной судьбой. Поскольку
Но, когда над израненным воеводой взметнулись кривые кровожадные татарские сабли, именно Батый не позволил опуститься им. Он даровал воеводе жизнь «мужества его ради».
А Ейкович и впрямь дрался отменно, удерживая Киев два с половиной месяца, много долее любого другого русского города. И при всей ненависти к татарам воевода испытывал к Батыю уважение и даже некоторое чувство признательности. Нет, не за свою жизнь, а за умение ценить смелость неприятеля. Не всем сие под силу.
На воеводском подворье, обнесенном крепким высоким заплотом [105] , встретились князь и воевода. Поздоровались, прошли в широкую, с низкими потолками, горницу, сели к столу, на котором брашно не пышное, но сытное, самое воинское — хлеб, каша да корчага с медом. Дмитр Ейкович прихрамывал (замета от татар) и левой рукой плохо владел — все оттого же.
105
Заплот — деревянный забор.
Узнав, что князь прибыл вступать в свои права на Киев, воевода заметил:
— Что деется! Матерь Руси Киев-град стал разменной резаной. Ныне одного, завтра другого князя.
— А что делать, коли мы у поганых в голдовниках пребываем.
— Знаю, что в голдовниках, а надо б в супротивниках, Александр Ярославич, в супротивниках. Не знаю, как тебе, а мне стыдно в глаза детям смотреть.
— Нет, Дмитр Ейкович, — не согласился князь. — Стыдно тогда станет, когда мы всех русичей татарским саблям иссечь дадим. А поколе на отчине русская речь слышна, мы не стыдиться должны, но силы копить.
— С чего копить-то, Ярославич? Выдь в степь, одни вороны грают, поле орать некому, всех татарин иссек либо в полон увел.
— Знаю. Ехал, видел. На Рязанщине того хуже, Дмитр Ейкович. День проскачешь, живого человека не встренешь. Тишь, запустение.
— Ну вот, сам зришь. А молвишь: силы копить. С чего?
Воевода был прав, и все же князь не мог во многом согласиться с ним.
— Коли силы копить не с чего, Дмитр Ейкович, так с кем тогда супротивничать татарам?
— Да, — вздохнул воевода. — Дона шеломом не вычерпать.
Князь в первую беседу с наместником не хотел власть свою ему выказывать, хотел до конца узнать, чем живет и дышит старый воин. Конечно, на рати положиться на него можно, спору нет, а вот как ныне в этом неустойчивом зыбком мире?
Наконец после хождений вокруг да около князь спросил:
— Так как, Дмитр Ейкович, станешь мне поспешителем? Или нет?
— А что делать, — взглянул ему в глаза воевода. — Ныне ты великий князь надо мной. Приказывай.
— Приказать недолго, — начал говорить князь и умолк на полуслове вдруг, взялся себе меду наливать, словно важней этого ничего не было.
Но воевода уловил заминку и даже, кажется, начал догадываться о причине ее: «Не иначе о Данииле Романовиче вспомнил Ярославич».
— Приказать недолго, — повторил Александр, — но не станешь ли ты, воевода, на Галич оглядываться, у князя Даниила совета испрашивать?
— А что? Даниилу в уме не откажешь, как и в отваге.
— Согласен, Даниил и храбр и умен, но ты забываешь, воевода, что Киев ближе к Сараю, нежели Галич. В Галиче можно не токмо ругать Батыя, но и меч на него точить, а в Киеве?..
— В Киеве и думать о сем не велишь. Верно, Ярославич?
— Верно, Ейкович, верно. Потому как я не хочу Киеву судьбы Рязани. Не могу позволить.
— Ну что ж, раз велишь любой ценой сохранять сии развалины, буду стараться. — Воевода усмехнулся горько. — Тем паче, что ныне из меня воин, как из заячьего хвоста сулица.
«Ну что ж, ругай себя, ругай, старый колчан. Думаешь, я вступлюсь. Не дождешься».
Они молча выпили меду, принялись за остывшую кашу. Александр, проглотив последнюю ложку каши, воскликнул вдруг:
— Да, Дмитр Ейкович, хорошо, что ты напомнил о князе Данииле.
«А я ли?» — подумал воевода, но смолчал.
— Ведь у него дочь на выданье, кажется?
— Да. Устинье Даниловне уже шестнадцать лет.
— А у меня брату Андрею пора приспела жениться. Как думаешь, отдаст Даниил дочку?
— А почему бы и нет? Брачный союз у него с литвой есть, с королем тоже. Почему бы с Суздальщиной не завязать?
— Вот ты приказа просил, — усмехнулся князь. — Вот тебе мой первый: сосватать Даниловну за князя владимирского Андрея Ярославича. Ты с князем Даниилом в старой дружбе, тебе не составит труда.
— За честь спасибо, Александр Ярославич, — ответил серьезно воевода. — Думаю, сия «рать» мне ныне более с руки будет.
— И еще. Венчать будем во Владимире, и венчать станет митрополит Кирилл.
— Но он же в отъезде, в Никее [106] , — напомнил воевода.
— Знаю. Воротится ж он когда-нибудь.
— Воротиться-то воротится, но согласится ли в такую даль ехать?
— Уговорить надо. Тебе не под силу, князя Даниила настрой. Пусть сам его туда привезет. Венчанье, чай, не простое, великокняжеское. И потом, во Владимире с татарской рати, как погиб Митрофан, даже епископии нет. Сие не дело. Стол великокняжеский, и без епископии. Пусть Кирилл своей рукой и рукоположит кого-нибудь из попов.
106
Никея — город в Малой Азии (Византии).