Александр Невский
Шрифт:
— Ну, что случилось? — спросил Касачик, опускаясь на кошму, брошенную в тени берез.
— Можно поворачивать назад, Касачик, — сказал посадник. — Новгород согласился на число.
— А если кто опять «нет» крикнет? — придирался татарин.
— Кто кричал, уже не крикнет, Касачик. — Посадник сделал знак рукой воину, стоявшему у него за спиной.
Тот подал ему небольшой мешок, посадник развязал его и вытряхнул на кошму пять почерневших, сморщенных кусочков мяса.
— Что это? — спросил Касачик.
— Языки
— Хэх, — довольно хмыкнул татарин. — Давно бы так.
Вслед за языками на кошму упала калита, из которой выскользнуло несколько золотых монет.
От вида золота совсем повеселел главный численник. Взял подарок, встряхнул на руке, собрал рассыпавшиеся между языками монеты, ссыпал в калиту.
— Ну что ж, посадник, назад так назад.
Когда они шли от Касачика, Александр, хмурясь, заметил:
— Если эта твоя казнь чернь убедила — хорошо. Но теперь тебе беречься надо, Михаил Федорович, кабы мстить не стали.
— Ничего, я за твоими отроками как за крепостной стеной, Ярославич. И потом, с мизинными чем злее, тем вернее. С добра не понимают.
Уже когда подходили к великокняжескому шатру, Александр Ярославич сказал:
— Раз княжьи отроки тебя хорошо охраняют, то после числа оставлю княжича Дмитрия на Городище наместником, велю ему тебя держаться. Не подведи, Михаил Федорович.
— Будь уверен, Александр Ярославич, — отвечал посадник с готовностью. — Выращу не девицу — воина. Ныне ж на литву в поход возьму.
XXXVIII
ОРЕЛ БЕЗ ПРИСТАНИЩА
Королевская корона и обещания папы римского помочь в борьбе с Ордой не спасли Даниила Романовича от поражения. Если когда-то еще со свежими силами он мог противостоять Куремсе и даже выигрывать рати, то с приходом туменов Бурундая все резко изменилось. Дабы не допустить в Галицко-Волынской Руси татарской переписи, Даниил заключил союзы с Литвой, Польшей, Венгрией и даже с Орденом — лютым врагом Александра Ярославича.
На грамоту Александра, в которой великий князь упрекнул Даниила за этот союз, князь галицкий ответил: «… лепше нечистому душу продать, чем под поганых идти».
— Да, — вздохнул Александр Ярославич, прочтя грамоту. — Не хочет под поганых — с ними пойдет Даниил Романович.
И когда подступил Бурундай к Галицко-Волынской Руси, ни один союзник не пришел ей на помощь. Более того, Бурундай прислал грамоту Даниилу: «Если ты мирник мой, то иди со мной на Литву».
И Даниил, отринув свой королевский венец и веру католическую, пошел на своего вчерашнего союзника и даже родственника.
Но даже этот совместный поход, к которому галицкий князь принужден был силой обстоятельств, даже он не спас его крепости от разрушений. Бурундай велел срыть их, сровнять с землей.
— К чему они тебе, — говорил он Даниилу, потягивая кумыс и угощая им князя. — Я с друзьями не
Даниил Романович понимал, что Бурундай «помогает» ему не из дружбы, но из главных интересов Орды — разбивать все противотатарские союзы. Но что делать? Улыбался «другу», пил с ним кумыс, думал с горечью: «Неужто Александр прав — с татарами мир любой ценой нужен? Неужто и впрямь не увидеть нам свободной отчину? Господи, за что ты наслал на нас поганых?»
— О чем думаешь, князь? — лукаво щурясь, спросил Бурундай. — Не о том ли, — мол, зря помогал татарам? А?
— Да нет, что ты, — смутился Даниил от такой прозорливости ордынца.
— Думаешь, думаешь, — уверенно сказал Бурундай, подливая себе еще кумысу. — А зря. Твой сродственник великий князь Александр присылал ко мне посла с просьбой на Товтивила помочь. А ты вот не просишь.
— Я не просил, но зато свой полк под твою руку привел.
— Привел из боязни, Даниил. И не спорь. Из боязни все потерять. Вот Александр, тот мудрее тебя поступил. Он попросил, а ты на рать пошел. А? Ты ратоборствовал за мою корысть, а я твои крепости срыл. А у Александра ни одной не тронул. Отчего бы так? Ты не думал?..
«Хочет поссорить меня с Александром, — подумал Даниил. — Вот оттого и верх всегда берут, ссорят нас, как щенят несмышленых».
— … А оттого, — продолжал нравоучительно Бурундай, — что Александру хан доверяет. Он своего сына не пожалел, когда тот выступил против нас. А ты нашу дружбу на корону сменял.
— Но я же отринул ее.
— Не мои бы тумены, Даниил, ты б и до сих пор королем звался. И не спорь. Корона хоть кому приятна. И я б не отказался, да, вишь, не дают.
Бурундай тихо засмеялся, тряся жирным брюхом.
Даниил понимал, в сколь трудном положении он оказался: княжество его стало беззащитным перед Ордой. Папа римский только щедрыми посулами и пожалованием короны удостоил его. А корона — не полк и даже не меч, татар ею не испугаешь. Стоило прийти Бурундаю — слетела с головы корона, а из сердца и вера католическая. Одно хоть слабое утешение — не с ним одним подобное стряслось.
Князь литовский Миндовг тоже принял и корону и католичество, слабо надеясь хоть этим оградить себя от немецкого Ордена, пользовавшегося особой любовью и поддержкой папы римского.
Но его не спасло это от притязаний ненасытных рыцарей. Ливонские рыцари, объединясь с тевтонами и призвав под свои хоругви еще и датских рыцарей и воинов из покоренных земель, двинулись завоевывать Нижнюю Литву — Жемайтию.
Миндовг отправил папе римскому жалобу на «братьев по вере», идущих на него с мечом и огнем. Но ответа не получил. Для папы литовский князь был вчерашним язычником, а рыцари — любезными детьми и верными слугами святого престола.