Александр Невский
Шрифт:
Что делать? Сотни глаз за спиной смотрят на него, ждут, что предпримет князь, чем ответит на неслыханную дерзость.
Ежели копьем взять крепость? Ладно ль будет? Чай, свои же за стеной-то, русские. И сколько жизней зря будет погублено, и не быть тогда походу на литву. Чего доброго, литва даже обрадуется, сама набежит. Нет, нет, нет.
Копьем брать нельзя и прощать не след. Поворотил князь коня, бросил посаднику:
— В Новгород.
Воротился домой Ярослав туча тучей. Посадника с тысяцким послал вече сбирать из мужей самых знатных и достойных, но не на площадь, а
Позвал в сени к себе Ярослав Всеволодич кормильца.
— Где княжичи?
— В светелке своей чертежи земель Новгородских учат.
— Чертежи обождут. Вели им одеваться как к крестоцелованию, со мной поедут к владыке. Вели Мише Звонцу сейчас ко мне быть.
Кормилец ушел княжичей собирать. Вскоре явился вызванный Миша Звонец — близкий и доверенный дружинник Ярослава. Он был высок ростом, широк в плечах, голубоглаз, густые волосы соломенного цвета ниспадали ему почти до плеч. На рати Миша был храбр и находчив, за что и ценил его Ярослав.
— Садись, — пригласил князь Мишу. — По Переяславлю не соскучился?
— А что?
— Возьми с десяток добрых отроков и скачи в Переяславль. Веди сюда полки мои. И чтоб в полном вооружении.
— Неужто на Псков пойдешь? — удивился Миша Звонец.
И то, что он угадал самое тайное, заветное, осердило князя.
— Дур-рак! На немцев хочу. На нем-цев.
— А я думал, ты не спустишь им сорому-то.
— Цыц! — ударил о стол ладонью князь. — Не твоего ума дело.
— А и верно, — согласился миролюбиво Миша. — Наше дело телячье.
— И еще. Добежишь до Владимира к великому князю, передашь мою грамоту. Пока коней и людей готовишь, я напишу. Ступай.
После ухода Миши князь подошел к полке, взял большой кус бересты поровнее, писало костяное, серебром оправленное, и присел к столу. Разгладив бересту ладонью, начал писать: «Великий князь! Дорогой брате, пишу тебе, дабы ведал ты, какой срам учинили псковичи гнезду нашему…»
Оторвавшись от письма, Ярослав вдруг усомнился: а надо ли братьев расстраивать? У них в лето прошлое эвон какая напасть приключилась — сгорел Владимир, огонь слизал двадцать семь церквей, дворец брата Константина с богатой книгоположницей. Вот уж туга-то великая. А то — псковичи врата заперли. Экая пустяковина. До того ль сейчас Юрию с Константином?
Но, вспомнив о том, как стоял он перед Псковом, краснея и бледнея от бессильного гнева, Ярослав решительно склонился над берестой. Нет, нет, спускать это нельзя, тот же Миша Звонец за спиной станет зубы скалить: не совладал, мол, князь, слабенек оказался. Написать надо все, как было, ничего не утаивая, может, что дельное и они тут присоветуют, чай, братья родные, не сторонние люди.
К приходу Звонца князь закончил письмо. Миша аккуратно уложил бересту в калиту.
— Ну, с богом. Не позже как через две недели жду.
После обеда вместо сна полуденного Ярослав Всеволодич в сопровождении княжичей и кормильца поехал на владычный двор.
Просторная прохладная палата уже полна народу. Здесь тысяцкий, старосты кончанские, уличанские — вся верхушка новгородская. У каждого пояс с бляхой — знаком власти и заслуг перед Великим Новгородом.
Увидев этот улей гудящий, Ярослав подумал: «Вот дружину б вызвать да всех этих лис да волков спесивых в железа да в поруб [62] . Вот была бы потеха». Но сегодня надо ему у этих бояр спесивых самому заступы просить. До чего дожили! Он — потомок Мономаха — должен этой чвани кланяться.
62
Поруб — темница, тюрьма.
Знает князь, что есть у него здесь и сторонники, но мало их, очень мало. Посадник Иван должен его сторону взять, чай, ворота-то и перед его носом захлопнулись. Вячеслав тоже с ним. Да и бывший посадник Судимир, который жизнью своей Ярославу обязан: когда на емь ходили и из-за медлительности Судимира емь успела пленных побить, новгородцы на вече, там же учиненном, приговорили посадника смерти предать. Судимира тогда Ярослав и спас, спрятав в своей лодье.
А сам владыка Арсений? Кому ж он в верности клялся, божился, кому мзду тайно передавал за сан свой высокий?
Как хозяину палат этих Арсению и вече вести надо. Истово осенив себя крестом, призвав бога в судьи и поспешители веча высокого, Арсений дал слово князю. Ярослав встал, заговорил:
— Господа новгородцы, ведомо вам, что я вкупе с посадником Иваном и тысяцким Вячеславом направился ныне во Псков, везя в коробах подарки для них: сукна, парчу, хлебы, овощи, ведая их нужду в этом. И вместо того чтобы распахнуть ворота перед князем своим, они их заперли и тем самым меня с посадником обесчестили. Меня, который вам крест целовал, которого назвали вы князем своим! А раз я князь ваш, то прошу у вас управы на злокозненных псковитян. Прошу приговора вашего оскорбителям и предасти прошу их в руки мои.
— А что ты с ними делать думаешь, князь? — поинтересовался кто-то с дальней лавки.
— На то будет моя княжья воля, — отвечал Ярослав, пытаясь узнать кричавшего.
— А ведомо ль тебе, почему ворота были затворены? — спросил боярин, сидевший у стола.
Князь догадывался, но на вече счел за благо сказать обратное:
— Ума не приложу.
— Ну а все же, как думаешь об этом?
— Я думаю, — князь обвел всех потемневшими глазами. — Я думаю, они предались литве и, чуя в том вину свою, испугались князя впустить. Ведь если б я дознался, я бы спуску не дал, видит бог.
— А есть ли на то у тебя послухи-свидетели?
— Войду во Псков, будут и послухи.
Слушает Александр, сидя около отца, его спор с боярами. Неужто у него силы нет самому взять возмутителей и переветчиков, если они есть во Пскове? Почему отец у веча приговора испрашивает? Наверное, потому, что не в мизинных людях обретаются возмутители, а тоже в высоких должностях, а стало — имеют средь боярства своих сторонников. Тут одной силой не возьмешь, умом надо.
— Не можем мы, — кричит боярин от окна, — по одному твоему подозрению, князь, отдавать братов своих на казнь тебе. Не можем!