Александр Невский
Шрифт:
Он лег рядом с Ратмиром на копну, и укрылись они одним плащом.
Дружинники натащили сена, легли вкруг копны, оставив у костра двух сторожей. Один дружинник долго рассказывал сказку, но Александр не прислушивался к ней, продолжая думать об отце. Вот уж неделя, как ушел он на Киев, и никаких вестей от него. Обещал весть прислать сразу же после первой рати, но пока молчит. Может, течец в пути уж.
— Ярославич, — зашептал Ратмир вдруг.
— Ну чего тебе?
— А если князь в Киеве сядет, Новгородский стол твой будет?
— Ведомо, мой.
—
— Князю стола бояться не пристало. Ни он без стола, ни стол без него не могут быти. Ибо глаголя «князь», мы разумеем и стол его.
— А я тебя еще с мальства князем зову.
— Ты — из баловства. Вот когда народ да владыка возгласят, тогда другое дело.
— Скорее бы уж, — вздохнул Ратмир.
— Тебе-то что за радость?
— Как же? Чай, ты для меня… — Ратмир осекся, забормотал что-то невнятное. — Я для тебя… ты да я…
— Ладно. Спи. Сам зришь, близится час, да не след о нем всуе-то.
XXXIII
«ТЫ НАШ КНЯЗЬ!»
На Ярославовом дворище столпотворение. Грядет пир великий в честь посажения на княжеский стол юного Александра Ярославича. Не счесть бочек меду, сваренного и до поры запрятанного в погреба, сколько дичи набито да нажарено!
В суете, в беготне сбиваются с ног слуги, готовя горы буханов, калачей и приспешек [75] . Ибо, как молвил князь, у великой чести велик стол должен быть, чтобы не был кто обижен или обойден ненароком.
75
Приспешки — блины.
Биричи в изукрашенных кафтанах готовятся сзывать народ на пир сразу после крестоцелования. Но новгородцы и сами после заутрени стекаются ближе к Ярославому дворищу и в предвкушении дарового угощения дома не завтракают. Свое-то и в будний день сгодится, а сегодня праздник. Для новгородцев радость не только в предвкушении еды и питья, а и смены князя. Чего уж греха таить, устали они от крутого нрава неуговористого князя Ярослава Всеволодича. Слов нет, счастлив и удачлив на рати он, храбр и здравомыслен, но тяжеленек, ох тяжеленек в мире. Слава богу, достали ему новгородцы стол Киевский, пусть уходит туда с миром да честью. А в Новгороде Великом пусть садится юный Александр Ярославич. Что млад еще, то не грех, что мудр уже не по летам, то достоинство.
Ради праздника дружина княжича вся в новых кафтанах щеголяет. И на самом Александре новенький голубой кафтан, у которого рукава, ворот и подол вышиты золотом. Золотой пояс перехватывает княжича в тонкой талии. Поверх кафтана дорогой плащ из алого аксамита [76] , тоже золотой тканью искусно вышит. Золотая запона, застегнутая на правом плече, удерживает плащ на юноше. Сапоги желтого сафьяна с острыми как копья носами. На голове шапка бархатная с собольей опушкой. Всем взял княжич: и платьем богатым, и ростом высоким, и красотой бледного от волнения лица.
76
Аксамит — рытый бархат.
Из Городища выехали князь с княжичем стремя в стремя. Торжественно трезвонили колокола новгородские. Процессия двигалась неспешно, хотя застоявшиеся кони рвались перейти на рысь. Грызли удила красавцы кони, выгибая шеи, танцевали, дрожа в нетерпении. Но в таком торжестве не след спешить, ехать надо гордо, с достоинством, чтобы весь город мог посмотреть, полюбоваться на своего будущего защитника.
На Вечевой площади народу — не протолкнуться, но для высшей знати от колокольни до степени оставлен широкий проход, который держат дружинники с копьями.
Князь, поднявшись с сыном на степень, вышел вперед, окинул толпу величественным взором. И утихла толпа, повинуясь тяжелому взгляду. А когда утихла, в полной тишине стал говорить князь.
— Господа новгородцы! Братья по вере! Киевский стол обретается ныне в беде и разорении. Великий князь полонен. Святая церковь беззащитна. Митрополит в печали пребывает. А посему я ухожу в Киев. — Ярослав сделал паузу, испытующе всматриваясь в лица людей. Те молчали, и он продолжал: — Но я не бросаю Великий Новгород, я передаю его стол наследнику своему Александру Ярославичу.
Услышав это, княжич шагнул к отцу, и тот положил ему на плечо руку.
— Отныне, — гремел голос Ярослава над площадью, — вот ваш князь! И я прошу у вас, господа новгородцы, любви и приязни к нему.
И тут толпа, словно сговорившись, грянула в сотни глоток:
— Люба-а-а-а! Люба-а-а!
Еще пуще зашумела и заволновалась Вечевая площадь, когда Ярослав отстегнул свой меч и, сжав его обеими руками перед собой, протянул сыну. Но тут же затихла толпа, чтобы не пропустить то, что изволит молвить князь.
— Сын мой! Князь! — волнуясь, обратился Ярослав к Александру. — Бог дает тебе старейшее княженье в земле Русской — Великий Новгород. Да буде крест твоим хранителем и поспешителем, а сей меч твоей грозой.
Александр взял меч из рук отца и, держа его тоже двумя руками перед собой, обратился к народу:
— Братья новгородцы! Меч сей обоюдоостр, тако и борониться достанется нам с двух сторон. И коли я люб вам, то не дайте ж мечу моему в забвении пребывать, ибо чем острей будет он, тем менее сыщется поганых отведать его.
С последними словами княжич обнажил меч вполовину и, коснувшись его губами, со звоном вогнал в ножны.
И опять завопила толпа во всю мочь:
— Люба-а-а! Верь нам, князь!
Ярослав был счастлив и доволен сыном, сумевшим сказать толпе так красно и кратко. А народ, словно опьяненный, вопил, ликуя, забыв о ряде, какой читался ранее в подобных случаях. Было отчего радоваться и Ярославу, впервые на Руси укротившему новгородскую вольницу. Никто и не заикался о договоре с новым князем.