Александр Первый: император, христианин, человек
Шрифт:
3
Изо всех антифранцузских коалиций, призраками возникавших и исчезавших в бурные (1792–1815) годы, Третья оказалась самой конфузной для её участников, а потому и самой краткой. Питтов скорбный труд, конечно, даром не пропал, но в кое-как сцепленном блоке каждый был скорее за себя, чем за всех. Пруссия в союз вообще формально не вошла, оттягивая время вступления насколько возможно; вошла Швеция – финансовое положение северного королевства стало к этому моменту что-то уж очень неприглядным, а Питт на обещания не скупился… Однако, чрезмерно усердствовать шведы тоже не собирались. По-настоящему в войне были заинтересованы лишь Англия и Австрия: первая потому, что французское вторжение выглядело совершенно реальным; а второй почудилось, что можно будет исправить условия тяжёлого для неё Люневильского мира. Что касается Александра, то он, может быть и без большой
Понять их можно. Совсем не так давно Речь Посполитая числилась в первом ряду европейских государств – а теперь… Да, «ясновельможные паны» своей неразумной политикой сами низвели отечество до исчезновения, но ведь кроме таких панов были и другие, умные и храбрые, не смирившиеся с тем, что их Польши нет на свете. И уж разумеется, Наполеон с Талейраном никак не могли упустить шанс привлечь этих людей на свою сторону: интерес был обоюдный и даже искренний.
Александр, хотя полякам в целом симпатизировал, потерять нажитое не мог себе позволить. Вместе с тем он понимал, что быть явным оккупантом тоже нехорошо – даже не с этической, а просто с прагматической точки зрения. Потому он искал компромиссы, и кое-что вроде бы нашёл. К 1804 году министр иностранных дел Воронцов сильно сдал: возраст, болезни… Встал вопрос о замене. Хорошенько подумав, Александр назначил Чарторыйского – и главным образом потому, что с помощью князя надеялся если не разрешить, то хотя бы стабилизировать польскую проблему, а следовательно, закрепить дальнейшие позиции в Европе. Ход логичный: Чарторыйский, будучи патриотом своей родины, был вместе с тем и реальный политик, далёкий от авантюризма, он хорошо понимал, что будущая независимость Польши зависит от позиции России. Значит, в служебном рвении нового министра Александр мог быть уверен…
Однако, в войне Третьей коалиции эти соображения никакой роли не сыграли. Просто не успели. Наполеон не дал им успеть.
Занятное обстоятельство: годы спустя немецкие военные теоретики всё тщились создать концепцию молниеносной войны, «блицкрига», и всё у них что-то да не получалось; то есть на картах и в расчётах значилась полная победа, а как с карт переходили на овраги, леса и болота, так дело начинало трещать по швам, а потом и вовсе разваливалось. Почему у Наполеона всё получалось, как по маслу?! – вот уж загадка, недоступная штабным мудрецам. Получалось, и всё тут.
Начало войны датируется историками августом 1805 года, но какое-то время боестолкновений не велось: силы противников двигались навстречу. При всех армиях присутствовали монархи, причём все императоры – обладатели наивысших титулов в монаршей иерархии…
Сюзерено-вассальная система государств – дело естественное; была она в древности, прошла через века и есть сегодня, в разных вариациях и в разных уголках Земли. Выработала такую систему, достаточно мудреную, и европейская цивилизация: в ней государства, а значит, и главы их выстраивались по определённому ранжиру. Графы, герцоги, великие герцоги, короли… Скажем, Иван Грозный желал именоваться «цезарем» (царём), на уровне короля – но в международных отношениях его признавали только великим князем (великим герцогом). Императорами же величали некогда римских властителей – соответственно, коронами такого уровня традиционно могли владеть лишь два монарха, являвшихся историческими наследниками тронов Западной и Восточной империй, как это сложилось в классические времена… Просто взять и объявить: «Я – император!» было невозможно: требовалось подтвердить претензии преемственностью от Рима.
Восточная империя, впрочем, в Средние века вроде бы никуда не делась, существовала – правда, существование это было долгим, мучительным умиранием; а вот Западная почила куда быстрей. Спустя 400 лет после её кончины Карл Великий объявил свою державу преемницей покойной империи, хотя официально термин Romanum imperium воскрес позже, в 1034 году. А в XV веке этим титулом овладели Габсбурги – и надолго. Восточная же империя, Византия, как раз в это время рухнула под напором турок, после чего правопреемником императора выступил турецкий султан. В Европе его заявление вызвало смятение и разброд – как-никак христианским правителем султан не был; но и ссориться с могущественным владыкой не самое продуктивное занятие…
У Наполеона, так же как у Петра, аппетит приходил во время еды. Наступил такой момент, когда быть «гражданином первым консулом» показалось пройденным этапом, и Бонапарт принялся настойчиво тревожить тень Карла Великого. Разумеется, тут как тут очутились услужливые интеллектуалы, которые вмиг доказали, что именно вождь французской нации, а не Габсбург (то есть Франц II) является прямым духовным потомком грандиозного государя. Кто-то сказал, что есть глубокая символика в том, что со времён Карла прошла ровно тысяча лет, кто-то вспомнил, что тогда императора короновал лично Папа Римский… Бонапарту всё это понравилось, и он немедля потребовал Папу в Париж.
Папа Пий VII не пришёл в восторг от такого предложения – Карл, между прочим, сам ездил в Рим к тогдашнему первосвященнику Льву III – но это было именно такое предложение, от которого нельзя было отказаться; помимо того, уже три года как Франция заключила с Римской церковью конкордат [59, т.7, 806] чем формально была прекращена революционная политика дехристианизации (и календарь Ромма заодно отменили) – Папа вынужден был это ценить. Словом, долго ли, коротко ли, в Париж он прибыл и 2 декабря 1804 года по Григорианскому календарю торжественно водрузил корону на голову теперь уже императора Наполеона I.
Разумеется, его тут же признало таковым множество мелких царьков – графов и герцогов; что до крупных и великих держав, то там встретили самозванство с благородным ропотом, но осторожно. Явных протестов и обличений, правда, не было, а вот неожиданные казусы возникли. Как величать Бонапарта?.. Заминку по этому поводу описывает Лев Толстой в первом томе «Войны и мира» – в котором, собственно и идёт речь об истории Третьей коалициии.
Один из адъютантов Александра, князь Долгорукий (у Толстого, правда, он Долгоруков – прозрачная вуаль художественного вымысла) весело сообщает:
«…но что забавнее всего, – сказал он [Долгоруков – В.Г.], вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось» [65, т. 1, 232]
И далее Долгорукий-Долгоруков восхищается чьей-то свитской изобретательностью, придумавшей титул «главе французского правительства».
Итак: войска двух императоров признанных двигались с востока на запад, полки императора полупризнанного – на восток. Главнокомандующим русской армией впервые стал генерал-аншеф Михаил Кутузов, немолодой военачальник прежнего времени, давний ученик и сподвижник Суворова – но чья главная слава была, как выяснилось позже, впереди. Человек разумный, спокойный, образованный, по военной специальности, между прочим, артиллерист – не частое дело среди тогдашних полководцев, в большинстве пехотинцев или кавалеристов… При том своенравный и с характером таким же трудным, что и у его наставника. И о заговоре против Павла I он наверняка знал, хотя участие его в этом сталось не доказанным – присутствовал в числе приближённых на последнем обеде Павла Петровича с семьёй и царедворцами… Впрочем, после устранения Палена именно Кутузова Александр сделал военным губернатором Петербурга; однако довольно скоро они друг с другом повздорили, и генерал удалился в отставку.
В сущности, точь-в точь повторилась история «Павел – Суворов»: когда понадобилось воевать всерьёз, а не на парадах, выяснилось, что лучший генерал тот, что в опале. Кутузова призвали ко двору, помирились, забыли прежние обиды и дружно выступили – на войну, вести которую не очень хотелось.
4
Кто-то из французов сказал однажды такую язвительную фразу: «Каждый в отдельности француз – мошенник, но Франция – честное государство; каждый англичанин честный человек, а вся Англия в целом – один большой жулик». Как в любом красном словце, в этом есть перегиб, но есть и тонко подмеченная давняя изощрённость британской политики: находиться в союзе с Англией всегда было подобно заключению контракта с умелым адвокатом, который дело, возможно, выиграет, но с клиента постарается содрать побольше – желательно весь выигрыш.