Александр у края света

Холт Том

Что ж, говорят, что змеи тоже бессмертны; вместо того, чтобы умирать, как это делаем мы, они просто сбрасывают старые тела и ползут дальше. Хотел бы я знать: если они вылупляются из мертвых, как цыплята из яиц, то помнят ли будущую жизнь сразу или же им приходится ждать постепенно возвращающихся воспоминаний, как нам, заурядным богам? Понятия не имею — либо я никогда не знал ответа на этот вопрос, либо позабыл его.

Нынче я стал очень забывчивым, Фризевт; я забываю буквально все, если вовремя не запишу где-нибудь. Сломанная нога послужила великолепной отговоркой не открывать святилище; и как-то раз, когда я лежал в ожидании перевязки, вбежал садовник с корзиной в одной руке и длинной палкой в другой. Я спросил, из-за чего эта суматоха.

— В кладовку заползла

змея, — сказал он. — Фрасса загнала ее в угол, а я сейчас покончу с ней.

Я приподнялся на локте.

— Сделай одолжение, — сказал я. — Когда поймаешь ее — не убивай, а посади в кувшин и заткни горло соломой. Я найду ей применение.

Он посмотрел на меня как на сумасшедшего; впрочем, он всегда так на меня смотрел.

— Хорошо, — сказал он. — Где ее оставить?

— О, да где угодно, — сказал я. — Где от нее не выйдет вреда.

Итак, святилище получило свою змею, маленькую юркую зеленую сволочь, которая улизнула прочь, едва я выдернул соломенную затычку. Собравшиеся местные почитатели была бесконечно впечатлены и отступили прочь, когда я проходил мимо, чтобы моя тень не упала на них. Еще чуть-чуть, подумал я, и они станут поклоняться мне, как богу.

У македонцев есть закон или, может быть, традиция — не начинать войн в месяц дайсос (который примерно соответствует афинскому таргелиону; боги ведают, как вы его называете. В общем, это период от восхода Плеяд и до солнцестояния, время молотьбы, и если ты не закончил к этому времени перекапывать виноградники, то сильно отстал). В середине месяца дайсос на тринадцатый год его правления, тридцатидвухлетний Александр пребывал в Вавилоне, готовый отправиться на завоевание Аравии — огромной и бесполезной пустыни к югу от города. Раньше в таких случаях он обходил традицию, приказывая астрономам повторять в календаре предыдущий месяц, артемизий; на сей раз он даже этого не сделал. В конце концов, заявил он победно, вставной артемизий был явно фальшивый, и в глазах его божественных собратьев он и раньше выступал в поход именно в дайсос — и ничего, поэтому нет никаких причин избегать этого месяца сейчас.

За день или два до запланированного выхода Александр отправился на прием, который давал человек по имени Медий. Прием, по всей видимости, удался, потому что наутро он встал, чувствуя себя отвратительно, и приказал прислуге переселяться из дворца в парковый домик на берегу реки, где было мирно и спокойно, и где человек мог восстановить свои силы, полеживая в обнимку с амфорой. В этом доме был бассейн, и он решил спать около него, под звездами.

Вавилон в это время года напоминает печь, и около воды был немного прохладнее.

На следующий день он почувствовал легкий озноб, поэтому принял баню и до вечера оставался в доме с Медием, несколькими другими друзьями и парой собак, поскольку хотел быть в форме к моменту выступления армии в поход. Этой ночью он спал не очень хорошо, а на следующий день лихорадка усилилась. Военачальники начали строить планы отложить экспедицию, но он не хотел и слышать об этом, несмотря даже на то, что днем позже, когда должен был отплывать флот, лучше ему не стало. Но еще через день он почти полностью исцелился и дотемна работал, чтобы нагнать упущенное за время болезни время. Возможно, он перетрудился; на следующий день он был так плох, что его перенесли назад во дворец.

Он прожил еще четыре дня. Большую часть этого времени он был слишком слаб, чтобы говорить, а когда слабость отступала, начинал бредить и городил чепуху, как это обычно бывает при сильном жаре. Ближе к концу речь его прояснилась, но когда верховные военачальник попытались поговорить с ним о порядке наследования, оказалось, что он их не узнает. Умирая, он кричал, что на подушке змеи, но ничего страшного — он задушил их, поскольку он был младенцем-Гераклом и скоро родится. Затем он сказал, что Аристотель отравил его, поскольку Аристотель не верил в богов и думал, что их не должно быть; рецепт яда он узнал из книги своего племянника Каллисфена, и об этом ему поведал некий Эвдемон, а яд был подан в кубке, выточенном из

копыта мула, потому что боги-полукровки не могут иметь детей. Он приказал выжечь Вавилон до самой земли, а затем и всю землю, потому что в прошлый раз он пробовал уничтожить человечество с помощью потопа и нет смысла повторять то, что не сработало. Затем он сел прямо и попросил почитать ему из книги Эвксена о войне, потому что ему хочется узнать, что случилось в конце. Ему сказали, что Эвксен не писал книг, и спросили, кому из полководцев он хочет передать империю после своей смерти. — Откуда мне знать? — ответил он яростно. — Я еще не дочитал до этого места. — После этого военачальники приказали очистить комнату.

Некоторые говорят, что он умер крича или заливаясь слезами; что он лег в постель, прежде чем умереть; что в последний момент его жизни могучий орел влетел через окно и унес его душу на Олимп. Другие скажут тебе, что он не умирал вообще, что набальзамированное, нетленное тело, что лежит в Александрии Египетской (в совершенной сохранности, как мертвая змея в кувшине) принадлежит кому-то другому, что старое тело он сбросил и до сих пор где-то живет в ожидании некоего неопределенного события, которое скажет ему, что пришло время вернуться и продолжить с того же места. Кое-кто верит, что он никогда не умрет, что он живет в коллективном разуме македонско-греческого роя, который нынче накрывает своим жужжанием Европу и Азию, собирая нектар и поселяясь в каждой трещине земли, вплоть до восточных границ Скифии.

Лично я полагаю, что он умер — и скатертью дорога.

Если бы эта история закончилась здесь, со смертью Александра и распадом его империи, то это была бы негодная история; много трудов было бы потрачено ни на что и еще не рожденные поколения совершали бы паломничество, чтобы помочиться на наши могилы. Я хочу этого избежать. Я, может быть, и стар, но не настолько, чтобы перестать мечтать об идеальном обществе или хотя бы идеальном городе.

Это началось около года назад, когда сюда явился лидийский торговец с маленькой тележкой, полной трофеев, добытых в какой-то битве. Странные они создания, эти лидийцы; в них столько же греческого, сколько в реке Ганг, но они жили по соседству с греками так давно, что полиняли, так сказать, и если послушать, как некоторые из них говорят, почти начинаешь верить, что они такие же греки, как я сам. Это лидиец был как раз из таких; он назвался Теоклом или каким-то похожим греческим именем, а послушать его, так все в его телеге, что не было произведено в Афинах, сделали в Коринфе, Мегаре или Фивах. В общем, среди окровавленных сапог и слегка побитых доспехов (принадлежавших некоему бережливому, но неудачливому солдату) было кое-что, что я, по его словам, обязательно захочу купить. На самом деле, сказал он, стоит мне узнать, что это за вещь, я так отчаянно захочу приобрести ее, что без сомнения предложу ему такую сумму, какую вряд ли могу себе позволить потратить, и он, в качестве услуги и в знак уважения к памяти божественного Александра, отдаст ее всего лишь за десять статеров, не глядя.

Не стоит и говорить, я сразу предложил ему пойти подальше и размножиться; лицо его приобрело очень печальное выражение того сорта, под которое лидийские лица как будто специально спроектированы, и заявил, что цена теперь стала двенадцать статеров. Это меня заинтриговало; я сказал ему, что если он скажет, что это за вещь, я дам ему полстатера, местную монету. Физиономия у него вытянулась, он протянул руку ладонью вверх и сказал, что это книга.

— Книга? — спросил я.

— Книга. Греческая книга, — добавил он.

Он был прав, это меня заинтересовало.

— Какого рода книга? — спросил я.

— Примерно вот такой длины, — ответил он, — вот такой толщины, в собственном бронзовом тубусе. Тубус бесплатно, — быстро добавил он.

— Прекрасно, — сказал я. — Но о чем она? Кто ее написал?

Он пожал плечами: комплексное, в нескольких измерениях сразу, складывание костей плечевого пояса, как будто он собирался взять и аккуратно отстегнуть руки.

— Да какая разница? — сказал он. — Это книга. На греческом.