Александр Юдин
Шрифт:
Одесский военный порт. Бетонированные причалы. Тихое дыхание волны, укрощаемое каменной дамбой. И белый, как свеча, маяк.
Основная часть судов Черноморской транспортной флотилии [13] , куда в отряд средств высадки войск был направлен для прохождения службы Александр Юдин, была пришвартована на длительную стоянку для ремонта и переоборудования. Новобранцев-матросов первые три месяца на суда не пускали: они жили на берегу в дезинфицированных казармах, пропахших карболовкой. Боцманы учили
13
ЦГАСА, ф. 164, оп. 291.
Саня брал у него книги, разговаривал с ним часто, вникая в существо каждой новой мысли. Особенно часто задавал вопросы из физики, химии и астрономии. Пономарчук от души смеялся над «салагой» и его вопросами, стукал его широченной ладонью по спине, приговаривал: «От же ж ты, хлопчику, який же ты дотошний!»
Всю жизнь встречавший холодные взгляды людей, Саня всей душой тянулся к боцману. Время шло. В половине февраля засверкало голубизной Черное море. Зеленые крыги, наросшие за зиму на прибрежные камни, оттаяли и упали в воду. Несло из степей ароматами прелой земли и пробуждающихся черешен, а с моря — соленым ветром, рыбацкими снастями и южными прериями. Все эти запахи перемешивались в Одессе в один неповторимый запах большого степного города, стоящего на берегу моря и являющегося крупнейшим портом.
Каждую весну в лиманах, за рыбацкими поселками, горят камыши. Кто-то невидимый поджигает их, и зарево бродит по побережью на десятки верст. Оно охватывает своим светом огромную площадь воды, и от этого заливы кажутся бездонной, черной пучиной.
Заметил в эти дни Саня, что за ним постоянно следит рыжий, синеглазый матрос.
— Тебе што надо? — спросил его.
— Та ничего.
— Видно барина по голенищам! Говори, што надо! — требовал не любивший ходить по кривой стежке Юдин:
— Ты извиняй… Я все не посмею спросить тебя: книжку бы мне какую дал… Разные ведь читаешь?
— А-а-а! — притворно смягчился Саня и достал рыжему библию.
— Спасибо! — ответил рыжий и отправился в свой кубрик.
Вечером Саню вызвал к себе старпом и мрачно сказал:
— Где книжки берешь?
— Покупаю.
— А какие?
— Все больше божественные.
— Смотри у меня. Если узнаю, что крамола — сгною в гальюне!
С этого дня встречи с боцманом прекратились. Лишь изредка он кивал Сане и, улыбаясь, спрашивал:
— Ну, как дела? Нормально? Ну, что ж, не тужи, братец!
Переход на корабль был мрачным. Клубились черным дымом трубы, остервенело гудел гудок, встречный ветер бросал в лицо соленую изморозь. Беспрестанные злые команды, топот ног по трапам, сутолока — все это взбудоражило и испугало молодого матроса: ему, привыкшему к деревне, казалось, что здесь все требует какой-то особой настороженности и
Однажды Пономарчук спустился в машинное отделение, где работал Юдин, и, уловив момент, передал ему записку:
«Завтра вас отпустят на берег. Найдите перед уходом меня. Есть поручение».
И вот первое задание.
В одном из кабачков на Большом Фонтане Юдина встретил веселый целовальник и дал еще один адрес.
Рыбацкий поселок. Лачуги, разбросанные вкривь-вкось, над обрывом и под обрывом. На острой, усыпанной крупной галькой косе, словно чудовищные туши кита, — баркасы. Каждое утро рыбаки уходят в море и возвращаются к вечеру. И каждое утро на базар, к привозу, спешат рыбачки с уловом. Днем в лачугах остаются только старухи, беременные женщины да голопузые, крепкие, как камни-голыши, ребятишки.
В выложенном из пиленого ракушечника домике с примазанными глиной сенцами Юдина встретила женщина лет под сорок, с красивым загорелым лицом. Она попросила матроса присесть. А когда Юдин спросил: «Не найдется ли самогонки?», засмеялась и сказала:
— Слушай сюда: Егорыч придет вечером!
— Я буду ждать.
Женщина развела летнюю печку, спустилась вниз, под обрыв, принесла в кувшине родниковой воды.
— Сейчас я что-нибудь горяченького сделаю, а ты пока посиди! — сунула на стол сковородку с жареными бычками и две черных лепешки.
Вечером пришел Егорыч. Это был мужчина средних лет, с карими, ястребиными глазами, с прокуренным, завернутым в колечко усом. Лицо у него было свежим и румяным, на щеках, пробиваясь сквозь бритую кожу, виднелись красноватые прожилки. Он весело оглядел Юдина с ног до головы, спросил:
— Откуда будешь?
— С «Жемчуга». Привет от боцмана.
— Ага. Ну, и ты, значит, привет Никите передай.
Они выпили по две чашки горячего чаю. Потом Егорыч вынес из кладовки большую черную пачку, развернул ее на столе.
— Листовки? — замирая, спросил Саня.
— Не все вам. Другим тоже надо. Вот половину бери, под тельник толкай, чтоб незаметно было.
Когда листовки упрятали на груди и спине Сани, Егорыч сказал жене:
— Вот что, Зоюха! Помочь парню придется: пойдем до порта на баркасе. Оставайся одна.
— С богом!
Они ушли в темноту, к берегу. Отчалили незаметно. Лишь на другой день Егорыч вернулся домой и, весело потирая руки, сказал жене:
— Этот парень только с виду кроткий и деревней от него припахивает. А глубже заглянешь — дока!
Машинное отделение — настоящая преисподняя. Вечный угар, дым, суровые, озабоченные лица, лоснящиеся скулы. Человек очень здоровый, крепкий, и то с трудом переносит вахтенные смены в машинном отделении. Молодые матросы покидают после вахты преисподнюю побледневшие и пошатывающиеся, добираясь до кубриков с тошнотворным привкусом во рту. Падают и почти умирают.
Боцман Пономарчук приходил к механику и, ругаясь на отличнейшем морском арго, уговаривал его:
— Поставь, стерва, вентиляторы. Побойся бога. Угробишь команду — быть тебе за бортом.