Александра и Курт Сеит
Шрифт:
Почему-то Шуре показалось, что от этого стихотворения веет могильным холодом.
Да и вообще, в Петрограде отовсюду веяло этим холодом. Он словно затаился, спрятался и поджидал своих жертв. Холод был в глазах людей, в разговорах, в переписке. Шура старалась не замечать его и радоваться очередному Рождеству, но у нее плохо получалось.
Смерть Распутина не успокоила Петроград, а как будто наоборот – заставила его гудеть, как потревоженный улей. Все чего-то ждали, и это что-то должно было скоро произойти. Что-то страшное.
Ну а Сеита Шура с той памятной ночи больше не видела. Он уехал, не успев с нею проститься, и только передал записку через Таню, где писал, что любит ее больше жизни и что просит только об одном – чтобы она позволила писать ей.
Конечно, она позволила. Теперь, после их страстных поцелуев в подпольной типографии, от которых у нее и сейчас голова кружилась при одном воспоминании, она готова была открыто признать свою любовь перед всем миром. Когда тетя Надин вновь мельком заговорила о Петре Бобринском, Шуре так и хотелось крикнуть ей о своей любви. Но она сдержалась и только потом, вернувшись к себе, тихо прочитала:
Другой!.. Нет, никому на светеНе отдала бы сердца я!То в Вышнем суждено совете…То воля Неба: я твоя;Вся жизнь моя была залогомСвиданья верного с тобой;Я знаю, ты мне послан Богом,До гроба ты хранитель мой…Она простила Сеиту все – прошлое, настоящее, баронессу, его молчание. Теперь она точно знала, что он ее любит – она видела, чувствовала эту любовь. Да и он больше не скрывал своих чувств. Пережитая опасность, страх ее потерять словно развязали ему язык.
– Шура, умоляю, выслушайте меня! – торопливо говорил он, целуя ее щеки и глаза. – Я знаю, вы нашли письмо баронессы и теперь считаете меня негодяем. Я и есть негодяй, я и мизинца вашего не стою. Но клянусь вам, это письмо и эта женщина для меня ничего не значат. Когда-то, в прошлом – да, у меня была с ней связь, но все уже кончено. Та записка в чайном кабинете была последней, я намеревался явиться на встречу и сказать баронессе, что между нами больше не может быть ничего общего.
Он чуть отодвинулся и заглянул ей в глаза. Его взгляд умолял и приказывал одновременно, и Шура понимала, что она не устоит против его огня.
– Знаю, вам это кажется порочным, – продолжал Сеит, – но такова уж мужская натура. Женщины хранят чистоту в ожидании своего суженого, а мужчины пользуются всеми радостями жизни, в том числе и теми, которые можно получить от порочных женщин. Но поверьте, это не имеет никакого значения, не оставляет ни малейшего следа в сердце, и когда приходит любовь, все прежние увлечения превращаются в пыль. Вспомните, даже Государь Николай Александрович, образец любящего супруга, в прежние годы, будучи холостым наследником престола, не избежал связей с не слишком добродетельными женщинами, в том числе с госпожой Кшесинской.
Он говорил что-то еще, оправдывался, вновь повторял уже сказанное, а потом замолкал и опять начинал ее целовать. И даже когда он уже довез ее до дома, ему все никак не удавалось справиться с собой и отпустить ее, как будто он боялся сразу ее потерять. А Шура вспоминала тот день, когда они встретились в Петрограде, и слова Валентины о том, что жаль, нельзя просто зайти в первую попавшуюся церковь и обвенчаться.
Глава 12
Пощечина
Пусть счастье Шуры сейчас и состояло лишь в ожидании письма от любимого, но, видимо, она все-таки была слишком счастлива, а потому слишком рассеяна. Иначе она вряд ли забыла бы сжечь черновик собственного письма Сеиту и позволить ему попасть в руки тети Надин.
Кто его нашел и украл? Она не знала, но подозревала, что это может быть кто угодно – горничная, лакей и даже Валентина. Ей, конечно, не хотелось так думать о родной сестре, но она допускала такую возможность и даже не злилась – если это была Валентина, то она действовала из благих побуждений. Что поделать, сестра просто ее не понимает, вот и все. Нельзя ее за это винить.
Но Надежде Васильевне она твердо сказала, что читать чужие письма недостойно, и поэтому она требует, чтобы такого больше не повторилось. А заодно добавила:
– Тетя, я хочу внести ясность. Я не собираюсь замуж за Петра Бобринского. И ни за кого другого, кроме Сента Эминова, тоже.
Надин посмотрела на нее своим коронным надменным взглядом и презрительно усмехнулась.
– Маленькая дурочка. Неужели ты и правда считаешь, что он собирается на тебе жениться?
Шуру ее тон вывел из себя, но она продолжала крепиться и сухо сообщила:
– Мы любим друг друга.
Надин зло усмехнулась в ответ.
– В Петрограде немало дам, которые могли бы тебе рассказать, как они с ним тоже «любили» друг друга.
– Это в прошлом, – отрезала Шура.
Теперь Надин уже откровенно издевательски расхохоталась.
– Это он тебе сказал? Боже, как у моей сестры могла родиться такая глупая дочь? Пойми, дурочка, он это всем говорит. За то время, что ты в Петрограде, он уже успел сменить двух любовниц!
– Нет! Нет! Это неправда! – уже не помня себя, закричала Шура. – Вы лжете! – Она задохнулась от переполнявших ее противоречивых чувств и тут же ахнула, потому что тетка с размаху залепила ей пощечину.
Бело-розовое лицо Надин Богаевской пошло пятнами, глаза метали настоящие молнии.
– Да как ты смеешь?! Девчонка! Дрянь!
Шура всхлипнула, держась за щеку.
Обида, злость и оскорбленная гордость смешивались в ее душе с чувством вины – и правда, как она могла вот так открыто обвинить во лжи такую даму, как Надежда Васильевна, настоящую дворянку, светскую львицу и к тому же ее собственную родную тетку.
Надин тем временем прошлась по комнате широким решительным шагом, так непохожим на ее обычную легкую семенящую походку юной прелестницы, и резко развернулась к ней.