Алексеев. Последний стратег
Шрифт:
Завязался разговор о фронтовых делах. Михаил Васильевич сказал:
— Да, на сегодня настоящее невесело.
Лемке спросил:
— Лучше ли будущее, ваше превосходительство?
— Ну, это как знать...
– ответил Алексеев.
– О, если бы мы могли его предупредить без серьёзных ошибок. Это было бы величайшим счастьем для человека дела и величайшим несчастьем для человека чувства...
— Верующие люди не должны смущаться таким заглядыванием, потому что всегда будут верить в исправление всего Высшею Волею, - вставил Пустовойтенко.
— Это верно, только ведь
– спросил Алексеев Лемке.
— Просто атеист.
— А я вот счастлив, что верю, и глубоко верю в Бога, и именно в Бога, а не в какую-то слепую и безличную Судьбу. Вот знаю, что война кончится нашим поражением, что мы не можем кончить её чем-нибудь другим, но вы думаете, меня это охлаждает хоть на минуту в исполнении своего долга? Нисколько, потому что страна должна испытать всю горечь своего падения и подняться из него - рукой Божьей Помощи, чтобы потом встать во всём блеске своего богатейшего народного нутра.
— Вы верите в это богатейшее нутро?
– спросил Лемке.
— Я не мог бы жить ни одной минуты без такой веры. Только она и поддерживает меня в моей роли. Я человек простой, знаю жизнь низов гораздо больше, чем генеральских верхов, к которым меня причисляют по положению. Я знаю, что низы ропщут, но знаю и то, что они так испакощены, так развращены, так обезумлены всем нашим прошлым, что я им такой же враг, как Михаил Савич Пустовойтенко, как вы, как все мы.
— А вы не допускаете мысли о более благополучном выходе России из войны, с помощью союзников, которым надо нас спасти для собственной пользы?
— Нет, союзникам вовсе не надо нас спасать, им надо спасать только себя и разрушить Германию. Вы думаете, я им верю хоть на грош? Италии, Франции, Англии... Скорее Америке, которой до нас нет никакого дела... Нет, батюшка, вытерпеть всё до конца - вот наше предназначение, вот что нам предопределено, если человек вообще может говорить об этом...
С минуту помолчав, Михаил Васильевич продолжил:
— Армия - наша фотография. Да это так и должно быть. С такой армией можно только погибать. И задача командования свести эту гибель к возможно меньшему позору. Россия кончит прахом, оглянется, встанет на все свои четыре медвежьи лапы и пойдёт ломать... Вот тогда мы узнаем, поймём, какого зверя держали в клетке. Всё полетит, всё будет разрушено, всё самое дорогое и ценное признается вздором...
— Если этот процесс неотвратим, то не лучше ли теперь принять меры к меньшему краху, спасению самого дорогого, хоть нашей культуры?
– спросил Лемке.
Алексеев ответил с непривычной для него горячностью:
— Мы бессильны спасти будущее, никакими мерами этого не достигнуть. Будущее страшно, а мы должны сидеть сложа руки и только ждать, когда же всё начнёт валиться. А валиться будет бурно, стихийно. Вы думаете, я не сижу ночами и не думаю, хотя бы о моменте демобилизации Армии. Ведь это же будет такой поток дикого разнуздавшегося солдата, который никто не остановит. Я докладывал об этом несколько раз в общих выражениях, мне говорят, что будет время всё обдумать и что ничего страшного не произойдёт; все так будут рады вернуться домой, что о каких- то эксцессах никому в голову не придёт... А между тем, к окончанию войны у нас не будет ни железных дорог, ни пароходов, ничего - всё износили и изгадили своими собственными руками...
Этот разговор, происходивший в Ставке, М. Лемке записал, уже будучи в эмиграции. Вполне возможно, что при передаче разговора он несколько сгустил краски. Но в том, что Алексеев уже тогда предвидел скорое будущее России, сомневаться не приходится.
Глава седьмая
СТРАТЕГ РУССКОГО ФРОНТА АНТАНТЫ
Брусиловский прорыв стал одной из вершин стратегического творчества штаба русской Ставки. Немецкие историки писали, что наступление России летом 1916 года «оказалось самым тяжёлым потрясением, которое выпало до того на долю австро-венгерских войск».
То, что Брусиловский прорыв не получил логического завершения и не принёс стратегического успеха России и Антанте, стало предметом обсуждения в русской Ставке. Там ожидали больших результатов и даже полного военного разгрома Австро-Венгрии, главной союзницы Германии.
Император Николай II, до того не интересовавшийся вопросами стратегического руководства войной, попросил прибыть к нему в штабной вагон «на чай» Алексеева и Пустовойтенко. Разговор походил на обмен мнениями по большому и уже завершённому делу:
— Михаил Васильевич. Меня в Петрограде, куда я отбывал, как вам известно, по делам государственным и думским, засыпали вопросами относительно атаки фронта генерала Брусилова.
— Ваше величество, этот вопрос по сегодняшний день волнует и Ставку.
— Но ваш штаб теперь занят операциями конца года. Что в брусиловском наступлении сегодня волнует Ставку? Это же не гражданский Петроград с его думскими политиками.
— Моё мнение таково - результат фронтового наступления должен был быть иным.
— Вы всё жалеете о том, что Австро-Венгрия не выкинула белые флаги?
— С этим, ваше величество, всё ясно. Германия не дала упасть своему союзнику и умело поддержала его в очередной раз в Галиции. Дело в другом.
— В чём именно?
— В действиях наших союзников по Антанте на Западном фронте.
— Что делать. Они и сами прекрасно понимают, что нарушили собственные решения совещания в Шантильи.
— Они обязаны были своевременно начать наступление на реке Сомме. А начали операцию только в конце июня месяца. Такая позиция заставляет штаб Ставки задумываться о будущем.
— А что скажет Михаил Саввич? У него тоже есть претензии к действиям Жоффра и англичан?
— Есть, ваше величество. Антанта в ходе наступления Юго-Западного фронта упустила, на мой взгляд, два стратегических результата, получив только третий и не самый главный.
— Какие именно?
— Несогласованностью действий Антанта не смогла разбить до конца Австро-Венгрию. Это первое. То, что французы и англичане не имели успеха на Сомме, - это второе. В области стратегии Антанта только спасла русской кровью от полного поражения Италию. Вот и все результаты союзных действий этим летом.