Алексей Хомяков и его дело
Шрифт:
Этот панегирик общению несет в себе главную специфику не только социальной философии, но и антропологии, антропологической модели Хомякова – их крайний органицистский и коллективистский или лучше сказать, общинный уклон. Здесь ярко сказывается общежительный, “киновийный” характер его духовного типа и духовного мира. Общение – обобществление, социализация человека, и в том особом “жизненном общении”, какого требует Хомяков, это обобществление выступает глубинным и всецелым, захватывающимвсю природу человека. Человек Хомякова – существо всецело общественное; человек же, взятый в своей отдельности, т.е. в отрыве от общения, индивид, есть сугубо отрицательное понятие, носитель всех негативных свойств. Его высшие способности, как мы видели, “бессильны и бесплодны” (ср.еще: “разумная сила личностей основана на силе общественной, жива только ее жизнью” [28] ), ему дано лишь “мертвенное одиночество эгоистического существования”, и единственный путь к жизни для него – преодолеть, разорвать свою отделенность. “Отделенная личность есть совершенное бессилие и внутренний непримиренный разлад... надобно, чтобы жизнь каждого была в полном согласии с жизнью всех... люди должны быть связаны со всем остальным организмом общества узами свободной и разумной любви” [29] , – причем, что существенно, эта “свободная и разумная любовь” значит, по Хомякову, безусловный приоритет общественных интересов и подчинение индивида обществу: “Человеку ... должно принести в жертву самолюбие своей личности для того, чтобы проникнуть в тайну жизни общей и соединиться с нею живым органическим соединением” [30] . Сколь угодно учитывая, что “органическое соединение” – не формальный диктат, а “свободно и разумно”, нельзя все же не увидеть в такой модели явного социоцентризма, первенства и перевеса общественных ценностей над личными. Радикально различны и установки и сам настрой, тон, с какими мыслитель обращается к выражениям Целого – “жизни”, народу, обществу – и к отдельному элементу Целого, индивиду: в первом случае царит пафос неприкосновенности, бережного сохранения, во втором – волевой, командный подход, требование готовности измениться, отказаться, пожертвовать... На позднем этапе, в учении о соборности, этот дисбаланс будет заметно умерен. Однако произойдет это уже не в рамках социальной философии – которая так и останется глубоко социоцентричной – а в рамках учения о Церкви.
1.28
[28]
1.29
[29] Там же. С.161, 174.
1.30
[30] Он же. О возможности русской художественной школы. Цит.изд. С.92.
Отсюда намечается прямой путь к антитезе, понятию, полярно противоположному обществу как “великому организму”. Ясно, что такую противоположность представит для Хомякова собрание людей-индивидов, в котором “жизненное общение” заменено формальными связями. Это – альтернативный тип социального устройства, которому философ отказывает даже в имени “общества”. В его обычной манере, два типа противопоставляются друг другу в самых разных аспектах. Первому типу соответствуют понятия общество, община, народ, второму – ассоциация, коммуна, дружина. Серия их противопоставлений прямо продолжает оппозицию Жизнь – Мертвенность, раскрывая ее в социальных категориях. Первый тип устройства – “община живая и органическая”, второй – “числительное скопление бессвязных личностей”, “случайное скопление человеческих единиц, связанных или сбитых в одно целое внешними и случайными действователями” [31] . Подробно сопоставляются связи и отношения, нормы и принципы, характеризующие социум того и другого типа; и всюду на одном полюсе – внутренние и органичные свойства, на другом – внешние, формальные. Узы между членами общества, народа – “истинное братство”, узы в ассоциации – “условный договор”. В сфере права, с одной стороны – “живая правда”, “законность внутренняя, духовная”, с другой – “мертвая справедливость” и “законность внешняя, формальная”; при этом, в основе внутренней законности – “признанная самим человеком нравственная обязанность”, внешней же – в конечном счете, лишь принуждение, сила. Единство в решениях и действиях достигается в одном случае чрез общее согласие и единодушие, в другом – чрез формальное большинство или единогласие, ибо “единодушие... выражение нравственного единства и большинство... выражение физической силы, а единогласие... крайний предел большинства” [32] . В двух противоположных формах предстает и свобода. В органическом социуме, это – “положительная свобода”, “тождество свободы и единства”, выражения которого – согласная гармония во внешней жизни общества, единодушие в жизни нравственной и единомыслие – в духовной ( в силу единства истины, по Хомякову, свобода разума должна приводить не к различию, а к единству взглядов). В противном же типе – “отрицательная свобода”, проявляющаяся в бунте и разномыслии. Далее, органическому устройству чужда централизация, поскольку она держится приказным порядком, администрированием; вместо нее должно быть “процветание местной жизни и местных центров”. Разумеется, чужд этому устройству и бюрократический аппарат; по Хомякову, чиновник есть агент, носитель Мертвенности в социальном организме.
1.31
[31] Он же. Мнение русских об иностранцах. Цит.изд. С.56.
1.33
[32] Он же. По поводу Гумбольдта. Цит.изд. С.161.
Наконец, отметим важную тему о роли генезиса, истока социального организма. Здесь рассмотрение делается диахроническим, и социум выступает как исторический организм. Хомяков выдвигает тезис: принадлежность социума к тому или другому типу определяется истоком его истории. Именно, если в этом истоке лежали мирные объединительные процессы, социум будет органическим; если же социум создался в итоге насильственных конфликтов, завоеваний, он всегда будет лишь “случайным скоплением”, что управляется принудительными правилами. Роль истока остается, т.о., непреходящей и определяющей для всей истории любого человеческого сообщества: “Закон развития общественного лежит в его первоначальном зародыше” [33] . Здесь мысль Хомякова отчетливо обнаруживает археологическую ориентацию [34] . Подметив эту черту, мы замечаем сразу, что ею диктуется и то, как изображает Хомяков отношение личности и общества. Для человека общество-организм есть тоже его исток, отечество, вскормившее его лоно, – и потому роль его остается пожизненно определяющей. Этот археологизм мысли, что был присущ также и древним грекам, освещает нам многое в текстах Хомякова. Вот фраза, что легко может показаться выспреннею риторикой: “Отечество... это тот народ, с которым я связан всеми жилами сердца и от которого оторваться не могу без того, чтобы сердце не изошло кровью и не высохло” [35] . Но ясно теперь, что этот пафос отечества, родимого лона укоренен в самой природе мысли философа (как и в его жизни) и вполне сродни такому же пафосу у эллинов. И столь же эллинским (хотя странным для новоевропейца) предстает заявляемое Хомяковым резко негативное отношение, едва ли не страх перед эмиграцией: “Строго осуждается человек, без крайней нужды бросающий свою родину... влачит он грустную и бесполезную жизнь [36] ... Кто оторвался от своего народа, тот создал кругом себя пустыню” [37] . Читая такие слова, живо вспоминаешь, как страшен был для грека суд черепков... Ясно становится и еще одно: социоцентризм Хомякова отнюдь не противоречит его стойкому свободолюбию. Ибо первенство общества, народа над человеком оказывается необходимостью внутренней, а не внешней – необходимостью связи с собственным своим истоком; и эта связь – источник силы, а не помеха свободе человека. Именно так сам он чувствовал, таким себя сознавал.
1.33
[33] Он же. Мнение русских об иностранцах. Цит.изд. С.68.
1.34
[34] Археологическая типология характерна для традиционалистского мышления и весьма выражена в Православии с его принципом нормативной роли святоотеческого Предания; однако в христианской мысли отчетливо присутствует и противоположный телеологический (эсхатологический) принцип, согласно которому смысл явления, процесса, а также и истории в целом, заключается и открывается в его финале. У Хомякова же телеологический и эсхатологический дискурс практически не представлен.
1.35
[35] Там же. С.45.
1.36
[36] Он же. Аристотель и Всемирная выставка. Цит.изд. С.193.
1.37
[37] Он же. О возможности русской художественной школы. Цит.изд. С.90.
5.
Тема об историческом истоке лежит на рубеже между социальною философией и цивилизационной, историкокультурной проблематикой. Для славянофилов эта проблематика, рассматриваемая нами последней, стояла, напротив, на первом месте. В фокусе их рефлексии была изначально тема, которую следует назвать так: Россия и Запад в различии их духовного облика и пути развития. Тезис об определяющей роли истока служил ключом к решению темы. Прежде всего, славянофилы представили свою трактовку генезиса, исходных этапов истории России и западноевропейских стран. Она не лишена была оригинальности и новизны, но равно и тенденциозного произвола. Суть этой трактовки, приписывавшей России решающее изначальное превосходство пред Западом, с прямотою и упрощенностью выразил “передовой боец славянофильства” Константин Аксаков: “В основании государства Западного: насилие, рабство и вражда. В основании государства Русского: добровольность, свобода и мир” [38] . Сложение русской народности, зачин русского общественного бытия – мирный естественный процесс, протекающий на исконной территории славянских племен, движимый внутренними силами сближения и согласия – и соответственно, приводящий к единому социальному организму. Напротив, корни истории западных народов – войны Рима с варварами, вторжения и завоевания, племенная вражда, миграции... – и эта стихия могла породить лишь принудительные, “условные и случайные общества”, состоящие из “бессвязных личностей”. На языке славянофилов, здесь в первом случае в истоке – единство, в другом – раздвоение (завоеванные – завоеватели), на современном же языке, здесь два типа этногенеза, из коих один – процесс гармонического соединения, другой – борьбы и насильственного покорения; и они порождают два диаметрально различных типа социума и типа истории. Таково славянофильское решение проблемы “Россия – Запад”.
1.38
[38] К.С.Аксаков. Об основных началах русской истории // Полное собр.соч. Т.1. М.1889. С.17 (курсив автора).
Концепция логична, стройна, единственный вопрос – верна ли? Тезис о двух полярных типах “истока”, этногенеза никогда не был проведен на уровне научного исследования – и не может быть проведен, ибо противоречит и старой, и современной науке. Он остался лишь декларацией, идеологемой; но тезис о двух полярных типах социума Хомяков и его соратники пытались отстаивать всерьез. Для этой цели было необходимо найти в русской истории, русской жизни такие явления, институты, структуры, которые воплощали бы в себе органический строй социального существования и вместе с тем не имели аналогии на Западе. Подобные примеры искались с усердием и обнаруживались как в крупных, так и мелких феноменах истории и современности. Указывались вече, земская дума, древнерусские формы суда (где виделась особая система “общинного права”), обычай взаимного поручительства, крестьянская сходка... Но главным и центральным примером был с самого начала один: пресловутая “община”, или же “мiр”, традиционная форма организации сельского сообщества на Руси. Как требовала концепция, славянофилы утверждали уникальность этой формы и ее полную неизвестность на Западе: “Мыслители западные вертятся в безысходном кругу, потому только что идея общины им недоступна. Они не могут идти никак дальше ассоциации (дружины)” [39] . Если западные социальные формы основаны на договоре (как воинские дружины) или на формальном римском праве, то община – на “естественном и нравственном братстве и внутренней правде”. За счет этого она приобретает такие “общежительные добродетели ... которым, может быть, ничего равного не представляла еще история мира. Благородное смирение, кротость, соединенная с крепостью духа, неистощимое терпение, способность к самопожертвованию, правда на общем суде и глубокое почтение к нему, твердость семейных уз...” [40] . На Западе же изначальная раздвоенность неизбежно родит “мертвенность” во всех сферах существования. Влекомые своей догмой, славянофилы оказываются пионерами печально знаменитой темы о “загнивании Запада”; они без конца твердят о “духовном замирании Западного мира”, “внутреннем омертвении людей”, “распадении западной жизни” и т.д. и т.п. Образ Запада у славянофилов – тенденциозный идеологический конструкт; и следы этого мы встретим еще в трактовке инославия у Хомякова. О дефектах этого образа-конструкта мы уже говорили во Введении – но стоит заметить, что его несостоятельность не значит еще несостоятельности общего тезиса о различии парадигм, типов исторического развития России и Запада. Этот тезис требует более углубленного разбора и можно напомнить, в частности, что в пользу него решительно высказался Пушкин: “Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою... ее история требует другой мысли, другой формулы, как мысли и формулы, выведенные Гизотом из истории христианского Запада” [41] .
1.39
[39] А.С.Хомяков. Мнение русских об иностранцах. Цит.изд. С.50.
1.40
[40] Он же. По поводу статьи И.В.Киреевского “О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России”. Цит.изд. С.242.
1.41
[41] А.С.Пушкин. О втором томе “Истории русского народа” Н.А.Полевого // Собр.соч. в 10 тт. Т.6.М.1976. С.284.
Крестьянская община и утверждаемые за ней высокие принципы составляют ядро социального идеала и социальной утопии славянофилов. Апология общины – краеугольный камень славянофильской идеологии. Вслед за тезисом о мирном истоке национальной истории, здесь – второй камень, на коем зиждется утверждение русского превосходства перед Западом: “Славянская сельская община, русский мiр... лучший, святейший остаток народной старины, которому должна была бы подражать и завидовать вся остальная Европа” [42] . Чтобы это превознесение общины стало понятней, напомним еще одну из ведущих черт славянофильского мышления: твердый примат нравственности, примат этических начал над юридическими, рациональными и всеми иными. Движущий пафос раннего славянофильства (в отличие от позднего) есть пафос нравственный, и уникальность общины виделась именно в нравственных достоинствах (ср.40), средоточие и хранилище которых консервативная мысль всегда ищет в “неиспорченной” сельской жизни. Религиозные же начала на данном этапе покуда глубоко не продумываются; славянофилы признают их верховную роль, но в реальных проявлениях, по сути, отождествляют с нравственными. Здесь можно уловить общность с протестантским мировоззрением, в котором обычно видят сближение или даже отождествление религиозного элемента с нравственным. Но есть и важное отличие: этика протестантизма носит индивидуалистический характер, этика славянофильства – коллективистский, “общежительный”, что уже предопределяется его социоцентрическим уклоном (хотя Хомяков уделяет известное внимание и “правам личности”). Поздней, в учении о соборности Хомяковым будет ясно осознано, что религиозные начала -- иной природы, нежели социальные, включая и общинную этику. Эмпирический социум не может дать их совершенного воплощения; и, преодолевая всегдашнюю тягу славянофилов к идеализации Древней Руси, Хомяков полемизирует с Иваном Киреевским, утверждавшим, что “христианское учение выразилось в чистоте и полноте во всем объеме общественного и частного быта Древней Руси” [43] .
1.42
[42] А.С.Хомяков. Письмо в Петербург по поводу железной дороги. Цит.изд. Т.3. С.117.
1.43
[43] См. “По поводу статьи И.В.Киреевского...”. Цит.изд. С.213.
Далее, та же тема “Россия – Запад” предстает у славянофилов еще и в другом обличье. В ходе истории, западные начала были заимствованы Россией, укоренились в ней и даже достигли господства: в России сложился своего рода “внутренний Запад”, уклад, утративший соответствие органическому типу социума и следующий западным образцам. В итоге, свершилось раздвоение социального организма; оппозиция Россия – Запад породила внутреннюю оппозицию “Россия подлинная – Россия вестернизованная”. Не будет преувеличением сказать, что вся славянофильская трактовка русской истории – лишь утверждение и раскрытие этой оппозиции. Пред нами вновь четкая идеологическая схема. Сначала – Древняя Русь, являющая, благодаря гармонии своего истока, подлинно органическое общество. Затем –Московское Царство; в нем органические устои жизни подтачивались и искажались, но тип социума оставался прежним. По органической модели славянофилов, этот тип определяется истоком и может измениться лишь за счет внешних привнесений: именно, когда связь с истоком разрушается и привнесения получают возможность вытеснить исконные устои, занять их место. Должно произойти, иными словами, радикальное возрастание роли внешних, заимствуемых извне элементов; и именно такое возрастание принесла деятельность Петра I. Уже в первом тексте славянофильства прочтем: “С Петром начинается новая эпоха. Россия сходится с Западом, который до того времени был совершенно чужд ей” [44] . Это противопоставление двух эпох русской истории столь же не выдерживает критики, как и славянофильский образ Запада: «Противопоставление допетровской и петровской Руси, «старой» и «новой» России... идея «восточного царства», враждебная противоположность которого европейскому Западу была разрушена Петром, – порождение не укорененных в подлинной реальности... споров западников и славянофилов. Ее [Руси] образ, точнее, два ее образа были искусственно сконструированы в ходе споров XIX в., когда каждая из сторон абсолютизировала вычлененные из целого факты» [45] . Тем не менее, оно стало краеугольным камнем славянофильской доктрины. Всего резче его утверждал, как обычно, Константин Аксаков: он прямо говорит о “совращении России на путь западный”. При этом, прежний уклад не исчез вполне; в его лоне остались низшие сословия, “народ”, тогда как новый вестернизованный уклад стал воплощаться высшим сословием, охватив сферы просвещения и образования, администрации, государственности и проч. Итогом же явился “разрыв в умственной и духовной сущности России... между ее самобытной жизнью и ее прививным просвещением” [46] .
1.44
[44] Он же . О старом и новом. Цит.изд. Т.3.С.25-26.
1.45
[45] Н.В.Синицына. Третий Рим. Истоки и эволюция русской средневековой концепции (XV-XVI вв.). М.1998. С.27.
1.46
[46] Он же. Мнение русских об иностранцах. Цит.изд. Т.1. С.33.
Итак, послепетровская Русь – социум новой природы, внутренне разорванный, раздвоенный. Но в органической парадигме, раздвоенность – залог мертвенности, и для славянофилов, современная им Россия – больное общество; их долг, как видится им, – описать недуг, поставить диагноз и указать путь исцеления. Славянофильская речь о современной России – в отчетливо медицинской тональности (ср.: “глубокая рана нашего внутреннего раздвоения”, “наша внутренняя болезнь” и т.п.), и главная черта недуга определяется Хомяковым как подражательность. Диагноз – в полном согласии с органическою моделью. Существование организма – развертывание его собственного, внутреннего истока, оно определяется внутренней логикой этого развертывания. Организм – в том числе, организм духовный, личность, Жизнь – из самого себя, изнутри берет логику своего бытия: “Всякое живое создание имеет свои законы бытия, имеет свой строй и лад [47] ... духовная личность народа может выражаться только в формах, созданных ею самой” [48] . Иными словами, организм с необходимостью само-бытен, аутентичен; и ясно, что это невозможно для сущего, чье существование состоит в подражании, имитации некоторого другого сущего.
1.47
[47] Он же. Послание к сербам. Цит.изд. С.381.
1.48
[48] Он же. Письмо в Петербург по поводу железной дороги. Цит.изд. Т.3.С.117.
Так возникает еще одна бинарная оппозиция: Самобытность – Подражательность. Как и все предшествующие, она отнюдь не подтверждена, но, напротив, подорвана и деконструирована наукой. Изученные сегодня механизмы развития и взаимодействия культур говорят, что кросскультурные контакты, создающие богатство разноисточных стимулирующих воздействий, творчески плодотворны, и общение культур способствует рождению подлинно оригинального, аутентичного культуротворчества. Но у славянофилов этою оппозицией определяется вся специфика существования раздвоенной России. Как и во всех их оппозициях, ее полюсы предельно неравноценны, и славянофильский анализ русской жизни, культуры почти всецело представляет собой их разделение на самобытные и подражательные явления, хвалы первым и обличения вторых. Обличение Запада как такового здесь отходит на задний план: “внутренний Запад” и хуже, и опасней подлинного Запада, ибо последний создавал и настоящие ценности, а подражательность вредоносна всегда, по самой природе, даже если образец доброкачествен. Органическая стихия не терпит смешений, и “внутренняя жизнь народа приходит в нестройность и разлад, когда она позволяет струе жизни чужой влиться в ее жилы” [49] . Всегда неизбежна “вражда самобытного начала и чужеземного наплыва”, и всегда “введение начал неорганических в органическое тело сопровождается жизненным расстройством” [50] . Поэтому воздействие западной культуры (“просвещения”, в славянофильском дискурсе) в России может быть только отрицательным: “Влияние западного просвещения исказило самый строй русской жизни [51] ... приобрести жизненные силы посредством полного внутреннего соединения с живым просвещением Запада невозможно” [52] . Действуя как идеологические шоры, органическая модель вынуждает Хомякова утверждать, что европеизированная культура России вообще неспособна приносить ценные плоды – хотя подобные утверждения кричаще расходились с реальностью. Вместо трезвого признания этой реальности, модель толкает его к идеологизированной эстетике, стоящей на узко понятом принципе народности искусства и творчества (ср.: “Всякое художество должно быть и не может не быть народным... Оно не есть произведение единичного духа, но произведение духа народного в одном каком-нибудь лице... духовная сила народа творит в художнике” [53] , etc.). Поздней, еще более огрубляясь, этот принцип усвоен был советской эстетикой социалистического реализма.
1.49
[49] Он же. Послание к сербам. Цит.изд. Т.1. С.393.
1.50
[50] Он же. Мнение русских об иностранцах. Цит.изд.С.61.
1.51
[51] Он же. Послание к сербам. Цит.изд. С.381.
1.52
[52] Он же. О возможности русской художественной школы. Цит.изд. С.90.
1.53
[53] Там же. С.75, 96.
Таков славянофильский диагноз “внутренней болезни” России. Что же до исцеления, то его рецепт уже подсказывается диагнозом: коль скоро болезнь подражательности не является врожденной, и организм России был изначально свободен от нее – значит, восстановление здорового организма есть возврат к изначальному состоянию. Есть “древние, живые и вечно-новые начала, к которым должно возвратиться” [54] ; необходимо осуществить “живое соединение со стародавнею и все-таки нам современною русской жизнью” [55] . Однако идеализация Древней Руси была у Хомякова умеренней и трезвей, нежели у других славянофилов. “Западное совращение” путей России он полагал ее собственной виной, следствием ее недостатков: “Вследствие внутреннего разъединения общественного и отсутствия истинного познания о вере в большинстве народа... Древняя Русь не могла осуществить своего высокого призвания” [56] . Вдобавок, критикуя Гегеля, философ все же достаточно признавал его, чтобы не отождествлять цели развития с простым восстановлением исходного состояния; и, в итоге, вполне совпав с подходом диалектическим, он утверждает, что искомая цель русского развития – “Древняя Русь, но уже сознающая себя”, то есть достигшая просвещения светом христианства всех областей жизни.
1.54
[54] Он же. Мнение русских об иностранцах. Цит.изд. С.66.
1.55
[55] Он же. О возможности русской художественной школы. Цит.изд. С.97.
1.56
[56] Он же. По поводу статьи И.В.Киреевского... Цит.изд. С.241.