Алексей Хомяков и его дело

Хоружий Сергей Сергеевич

Так сложилась “ориентация на заграницу” богословия Хомякова; и мы должны подчеркнуть, что, в отличие от начального повода, эта ориентация сама по себе отнюдь не случайна, но вынуждена. Путь богословского творчества, адресованного русской аудитории, для мыслителя был практически закрыт, в силу сразу двух факторов: во-первых, писания славянофилов всегда преследовались цензурой, и особенно жестоко – в последние годы правления Николая I, именно в пору хомяковского поворота к богословию; во-вторых, в сфере богословия в России царили дух косности и запрета, застылое отсутствие творческой мысли и развития. Хотя имелись яркие исключения – как митрополит Филарет (Дроздов), патролог архиеп. Филарет (Гумилевский) и др. – но для фигуры богослова-мирянина с живым языком, с творческим подходом, здесь не было места; и сам Хомяков отзывался о богословской ситуации с едкой горечью: “Стыдно, что богословие как наука так далеко отстала... Макарий провонял схоластикой... Я бы мог назвать его восхитительно-глупым... Стыдно будет, если иностранцы примут такую жалкую дребедень за выражение нашего православного богословия” [3] . “Церковь одна”, вопреки стараниям автора, была опубликована лишь после его кончины, в 1864 г., и также после кончины, в 60-х и 70-х гг. XIX в., в России появляются переводы других богословских работ.

3. 3

А.С.Хомяков. Письмо к А.Н.Попову от 23 окт. 1848 г. // Полн. собр. соч. Т.8, М.1900. С.188-189. Упоминаемый “Макарий” – появившийся в 1847 г. труд “Введение в православное богословие” будущего митрополита Макария (Булгакова, 1816-1882), затем расширенный до многотомного “Догматического богословия” ( тт.1-5, 1849-1853) и в таком виде служивший базовым курсом догматики в русских богословских школах в течение многих поколений. Сейчас, в постсоветской России, этот курс, “устарелый уже при самом своем появлении в свет” (отзыв о. Георгия Флоровского), переиздан вновь со следующею оценкой ученого публикатора: “классическое и эпохальное сочинение, прославившее русскую богословскую науку” (Д-р церковной истории А.И.Сидоров. Предисловие // Митрополит Московский и Коломенский Макарий. Православное догматическое богословие. М. 1999). Ни богословие Хомякова, ни его мнение о Макарии в этом предисловии публикатора не упоминаются.

Понятно, что описанный корпус текстов не мог содержать полной богословской системы. Сколько-нибудь развернуто, основательно в нем представлены всего два раздела, учение о Церкви и межконфессиональные различия; из всей области догматики присутствуют лишь отдельные темы, что причастны к этим разделам (как, скажем, вопрос об исхождении Св. Духа, значение Писания и Предания и т.п.). И тем не менее, не подвергается никакому сомнению, что богословие Хомякова составило новый этап не только для русской, но и для общеправославной богословской мысли, с течением времени все более становясь предметом активного исследования и полем межконфессионального диалога. В новейшем католическом обзоре-исследовании русской мысли прочтем: “Хомяков открыл новую эпоху в истории богословской мысли” [4] . Столь же несомненно и то, чем именно обеспечивается такая роль: это – экклезиология Хомякова, в основе которой – его знаменитое учение о соборности.

3. 4

Thomas Spidl'ik, S.J. L’Id'ee Russe. Une autre vision de l’homme. Ed. Fates. 1994. P.122.

Это учение Хомякова приходит как новое, более зрелое выражение тех же основ его опыта и менталитета, что прежде, на славянофильском этапе, выражались на языке понятий “жизни”, общины, самобытности и т.п. Становление нового этапа, нового языка шло органично, без катаклизмов. Переписка с Пальмером будила богословскую мысль, выводила религиозные темы на первый план; но она вовсе не была единственным фактором. Мысль Киреевского шла, в целом, по тем же путям, что мысль Хомякова, но она отличалась большею философской углубленностью и раньше, еще в тридцатые годы, прошла религиозный поворот; отчего тесное общенье с ней также толкало к новому этапу. В 1852 г., как в 1839-м, происходит обмен текстами: на появление программной статьи Киреевского Хомяков отвечает большой статьей, где мы видим, как мысль соратника сократически помогает развиться новой ведущей идее – идее иноприродности Церкви, в силу присутствия в ней Св. Духа, и государству, и обществу, и всякому мирскому, эмпирическому объединению людей. И наконец, в том же направлении явственно шла и внутренняя жизнь Хомякова. В поздний период, после кончины друзей и жены (в 1852 г. – смерть жены, смерть Н.В.Гоголя, в 1856 – И.В. и П.В.Киреевских), стихия молитвенная и церковная занимает все большее место в его существовании.

Опытный, жизненный исток хомяковской концепции соборности надо подчеркнуть сразу. Говоря о биографии философа, мы первым делом указывали, что его религиозность с детских лет была активною и церковною верой, в Церкви он был всегда, и всегда это пребывание им воспринималось как опыт со-жития, соучастия вместе с единоверцами – “братьями”, по постоянному его слову, – в общей жизни духовного и сакраментального Тела. Явно и очевидно, за этим восприятием жизни Церкви стоит та же бытийная интуиция, о которой мы много говорили: интуиция, выражавшаяся в понятии “жизни” и соединявшая в себе органицистские и персоналистские, личностные представления. Но на раннем этапе в выражении этой интуиции оставалось много несовершенного, недодуманного. Главным воплощением “жизни” были общество и община; но Церковь, согласно ее описанию в “Церковь одна”, также явно наделялась чертами “жизни”. Вставал принципиальный вопрос о взаимной природе, о различении Церкви и общества, но он в этом тексте не задавался; и подобным же образом оставались слиты, неразличаемы личность и организм.

На новом этапе слитые уровни и понятия начинают наконец разделяться. Именно тут оказывается в помощь Киреевский. Внимание Хомякова останавливают его слова: “Церковь всегда оставалась вне государства и его мирских отношений... как недосягаемый светлый идеал, к которому они должны стремиться и который не смешивался с их земными пружинами” [5] . Подхватывая эту мысль, он развивает ее, и так возникает отчетливая идея о том, что предносившийся всегда ему идеальный принцип бытия в своем совершенстве несет сверх-эмпирические черты, имеет сверх-эмпирическую природу – и потому он не может быть относим к обществу, но может и должен быть отнесен к Церкви. Но для такого принципа прежний термин “жизнь” оказывается неадекватным – и на его место встает “соборность”. Это тоже жизнь, однако уже – жизнь Церкви, Божественная, благодатная жизнь.

3. 5

И.В.Киреевский. О характере просвещения Европы и его отношении к просвещению России. Цит.изд. Т.1. С.205.

2.

По традиции, заложенной самим Хомяковым, изложение учения о соборности всегда начинают с раскрытия этого понятия. Мы не станем изменять этого порядка, однако на первое место поставим один вопрос, часто не получающий должной ясности. Какова связь между “соборным”, “соборностью” – и “собором”? Ответ, казалось бы, тривиален и лежит на поверхности: “соборный” есть попросту прилагательное от “собор”, т.е. свойственный, присущий собору. Однако по Хомякову, как мы увидим, церковный собор может и не обладать соборностью (понимаемой как свойство Церкви) – ergo, не быть “соборным”! А в языке Древней Церкви, греческом, третий атрибут Церкви, к которому относится учение Хомякова, (“едина, святая, соборная и апостольская Церковь”, согласно 9-му члену Символа), есть kaqolik`Oj слово, вообще не имеющее связи с “собором” (s'Unodoj). Аналогично, два понятия не имеют терминологической связи и в латыни. Вопрос, на поверку, не тривиален, и с терминами следует разобраться.

Итак, понятие, которое Хомяков полагает в основу своего учения, есть третий атрибут Церкви в Символе веры, выражаемый в греческом тексте термином kaqolik`Oj а в русском и церковно-славянском переводах – словом “соборный”. Помимо Символа, этот же термин входит в название новозаветных апостольских посланий (кроме Павловых), где также переведен по-русски и церковно-славянски как “соборный”. Современная текстология не подтвердила мнения Хомякова, считавшего, что указанный перевод идет от самих Мефодия и Кирилла, первоучителей славян (IX в.). В действительности, в ранний период термин передавали калькою, “кафолический”, и такую же передачу часто используют и поныне в богословских текстах, стремящихся к строгой точности; о. Сергий Булгаков замечает однаждыnote3.\0, что «русский перевод кафолический как соборный неточен» [6] . В своей истории, термин восходит к Аристотелю, у которого субстантивированное выражение t~O kaq''Olon (где kaq'Dlon значит буквально “согласно, сообразно целому, всему”) означает то общее, что существует в частных, единичных явлениях, t~O kaq'kaston; или точней, два эти выражения обозначают два способа существования – соответственно, “по образу всеобщего” и “по образу единичного”, причем первое присутствует во втором как его основа и истина. В дальнейшем, kaqolik`Oj, как и t~O kaq`Olon, t¦ kaq`Olou и т.п., означали “общее, всеобщее, всеобъемлющее, универсальное...”. Переход термина в хрnote3\.\0истианский дискурс как всегда должен был нести переосмысление понятия, а с ним и трансформацию семантики термина. Однако на Западе семантико-смысловые перемены были очень невелики, сводясь, в основном, к точной регламентации значения. Здесь kaqolik`Oj трактуется как “повсеместный, всемирный, всеохватный...”, и эта трактовка закреплена в так наз. “Каноне св. Викентия Лиринского” (V в.), устанавливающем троякий критерий кафоличности Церкви: quod ubique, quod semper, quod ab omnibus creditum est (во что веруют всюду, всегда и все). На Востоке же кафоличность понимали всегда иначе. Уже в древнейшем появлении этого атрибута Церкви, у св. Игнатия Богоносца (II в.): «Где Христос, там и кафолическая Церковь» [7] , – термин явно имеет смысл не внешней распространенности, а некой внутренней подлинности, истинности; но этот иной смысл оставался подспуден, нераскрыт. Богословие Хомякова было едва ли не первым опытом такого раскрытия, и оно сильно опиралось на специфическую черту русского дискурса: тесное сближение кафоличности (третьего атрибута Церкви) и собора Церкви.

3. 6

О. Сергий Булгаков. Очерки учения о Церкви. I. // Путь (Париж), 1925, №1. С.57. О. Николай Афанасьев (1893-1966), другой авторитетный парижский богослов, относится к данному переводу и еще критичней: «Славянские церкви... заменили в символе веры термин «кафолическая церковь» выражением «соборная церковь». Если это есть перевод термина «кафолическая церковь», то он крайне неудачный, так как совершенно не выражает его содержания» (Прот. Н.Афанасьев. Кафолическая церковь // Православная мысль (Париж), 1957, № 11. С.17). В развитой им «евхаристической экклезиологии» Афанасьев полностью отказывается от употребления терминов «соборный» и «соборность» (используя исключительно «кафоличность»); но в то же время, его трактовка Третьего свойства Церкви как «внутреннего универсализма», согласно которому «целое равно части и часть не меньше целого» (ср. цит. соч., с.40), отнюдь не расходится с положениями богословия соборности, излагаемого нами далее в этой главе. Остается, однако, различие в отношении к переводу: в русле богословия соборности, перевод Третьего свойства термином «соборный» рассматривается, напротив, как достижение церковного сознания, свидетельствующее о его глубине и открывающее путь к плодотворным богословским продвижениям.

3. 7

Св. Игнатий Антиохийский. Послание к Смирнянам, VIII,2 // Раннехристианские церковные писатели. М. 1990. С.102.

Сближение оказалось удачным обстоятельством. Воспользовавшись им, Хомяков сумел проделать, по сути, классическую работу патристики: руководясь живым христианским опытом, достичь творческого переосмысления старых понятий, раскрыть их по-новому как выражение христианской истины; и этот традиционный характер сделанного им, бесспорно, очень содействовал принятию его труда церковным сознанием. “Неточный перевод”, создавший связку “кафоличность – собор”, был интуитивно верным: оба понятия были связаны с аспектом множественности в Церкви и церковной жизни, и оба, как улавливал христианский опыт, не сводились к одной лишь эмпирической множественности, но несли в себе нечто от сверх-эмпирической и христоцентрической природы Церкви, от присутствия в ней Св. Духа. Сближение понятий помогает передать это “нечто” в каждом из них – с помощью другого. “Собор”, вбираясь в саму дефиницию Церкви, не может пониматься как простое “собрание представителей” или “совещание руководителей”, но должен давать выражение и проявление самой природы Церкви – как не только земного общества, но и мистического Тела Христова. И точно так же обратно, “кафоличность” Церкви, будучи переведена как “соборность”, не может трактоваться лишь внешне, чрез число верных и протяженность в пространстве-времени, но должна отсылать к неким внутренним качествам церковного бытия, что проявляются на соборе.

Но здесь требуется важное уточнение. В отличие от “соборности”, сам “собор” – не общее понятие или качество, но реальное событие, созываемое и организуемое собрание. И, как твердо принято считать в православии, нет и не может быть формальных правил или внешних условий, “наружных отличий” (Хомяков), которые гарантировали бы, что то или иное собрание есть истинное проявление жизни мистического Тела, т.е. запечатлено присутствием Св. Духа и приобщено к Христу – Истине, обладая, тем самым, харизмой истинности, непогрешимости своих решений и суждений. Известные примеры – в частности, “Разбойничий” Эфесский Собор 449 г. – подтверждают это отсутствие гарантий и, как мы упоминали, Хомяков вовсе не утверждает, что всякий собор как таковой – носитель соборности. Оба понятия в свои определяющие признаки, свою суть включают “невидимое”, не обеспечиваемое никакими внешними условиями. Об этих “невидимых”, благодатных сторонах соборности мы еще будем говорить, а пока лишь заметим, что у собора “невидимая” сторона состоит, по Хомякову, в необходимости общецерковной рецепции, “признания за голос Церкви всем церковным народом” – в согласии со знаменитым положением из “Послания Восточных Патриархов” (1848): «Хранитель благочестия у нас есть самое тело Церкви, т.е. весь церковный народ» [8] . – Итак, “соборным”, выражающим соборность церкви, является не любой, но истинный, признанный всеправославно собор; и эти соборы получают название «вселенских» [9] . Таким образом, соборность – атрибут истинного, или вселенского собора, и “Соборная Церковь” есть то же что “Церковь Вселенских Соборов”, имеющая последние своею формой самосвидетельства и суждения. Так в русле хомяковских идей раскрывается богословский смысл часто употребляемой формулы: Православная Церковь – Церковь Семи Соборов.

3. 8

Окружное Послание единой, святой, соборной и апостольской Церкви ко всем православным христианам // А.М.Иванцов-Платонов. О римском католицизме и его отношении к православию. М.1869. С.279.

3. 9

Следует, таким образом, считать, что собор получает окончательное название «вселенского» не непосредственно при созыве, а лишь в итоге церковной рецепции – возможно, и чрез долгое время! Параллель этому мы находим в церковном почитании святых: принадлежность к лику святых, святость, также усваивается Церковью человеку лишь в итоге рецепции: когда не только свершится весь его земной путь, но и выявится, и будет признано церковным сознанием святое существо этого пути. Обе позиции выражают телеологизм христианской мысли, установку, связывающую смысл явления с его «исполнением», совершенной полнотой завершенности.

3.

После этого разъясненья терминов, представим наконец описание, конституцию понятия соборности. Это – ядро учения, и у Хомякова оно дано довольно систематично (редкий для него случай). Как мы говорили, соборность сменяет собою “жизнь” в качестве верховного принципа хомяковского учения; и конституция ее повторяет основные черты конституции “жизни”. Те же две главные особенности встречают нас: во-первых, мысли Хомякова остается присущ истинный культ единства, и подобно “жизни”, соборность также рисуется им как некоторый род единства, “единство соборное”; во-вторых, эта мысль сохраняет свой полемический, бойцовский характер, и соборное единство очерчивается, в известной мере, путем резкого противопоставления, критики единства иного рода. При этом, как всегда, в качестве оппонента служит Запад – из многих его обличий, на сей раз в религиозных чертах. Развитие учения о соборности осуществляется, на львиную долю, в форме полемики с инославием.