Алексей Михайлович
Шрифт:
— Молитеся о временах мирных. Ибо ныне, в годину брани и испытания, ропщут токмо недруги государевы.
Выборные, поклонившись царю, ушли из Кремля. На Красной площади было уже пусто: окольничий, пока послы были у царя, убедил толпу разойтись.
— Все от Никона, все от ереси его богомерзкой, — шептались по уголкам посадские и торговые люди. — Не было новой веры, мерзкой Богу, не было и лютых напастей на православных.
Чтобы избавиться от насилий царевых людей и
Протопоп Аввакум, вернувшийся из мезенской ссылки, куда отправил его патриарх, не только не смирился, но еще пуще осатанел. В одно из воскресений, дождавшись выхода народа из церкви, он истошным голосом крикнул:
— Молитеся, православные! Приближается бо кончина мира, и антихрист уже пришел, двурожный зверь. Един рог — царь, другой — Никон.
Площадь окружили, точно выросшие из земли, стрельцы. Голова взмахнул бердышом.
— Бей!
Но пораженные неслыханной смелостью протопопа, бесстрашно продолжавшего свою исступленную речь, стрельцы обнажили головы и не двинулись с места.
— И царь, и патриарх, и все власти поклонились антихристу! — дергаясь, выкрикивал протопоп и грозил кулаками в сторону укутанного в туман Кремля.
Потоками огненного ливня падали в сердца людей эти слова. И хотя многие, не искушенные в книжных спорах, не понимали истинного смысла речей, все они горели таким же бурным пламенем, как и сам Аввакум. Им все равно было, что послужило началом борьбы с государем, спор ли о книгах богослужебных или о двоеперстном кресте, они знали одно, понятное всем обезмоченным людишкам, — Аввакум ненавидит сегодняшние порядки, а кто восстал против порядков, с тем всякому нищему по пути.
Как очумелый, прибежал Ртищев к Никону.
— Хула на государя… и на тебя, патриарх! — выпалил он, задыхаясь от бега.
Никон по— отечески обнял постельничего.
— Не кручинься, чадо мое Ведаю про все и спослал великую силу монахов противу того Аввакума… Рейтарами переряженные, покажут они еретику, как смутой смутить!
Усадив Федора подле себя, патриарх показал ему цидулу от нижегородского воеводы.
— Корепин? — подпрыгнул от неожиданного Ртищев и широко разинул рот.
— Оный и есть!
Придя немного в себя, Федор решительно взялся за шапку.
— Куда?!
Постельничий гордо выпятил хилую грудь. Острые плечики его откинулись назад. Казалось, стоит ему взмахнуть тонкими плетями рук, и, полный порыва, оторвется он от земли, ринется в бой с самим небом.
— Сам, своими перстами удавлю поганого смерда! — взвизгнул он. — К государю пойду!
И, не слушая увещаний едва сдерживавшего смех Никона,
Алексей принял Ртищева в опочивальне.
— Не набедокурил ли сызнов?
Федор упал на колени.
— Не я, Корепин набедокурил!
Ничего не понявший царь раздраженно насупил брови.
— С коих пор повелось, чтобы царей тревожить челобитною на Корепиных неведомых? Аль повышли у господарей батоги?
Постельничий стукнул об пол лбом.
— Не с челобитную я, а с вестью недоброю. Корепин, тот самый, что в языках ляцких ходил, холоп мой беглый, разбоем ныне промышляет на Волге. Атаманом ходит!
Поднявшись с колен, он умоляюще поглядел в посеревшее лицо государя.
— Покажи милость, отпусти меня на рать противу изменника!… Дай мне, сиротине твоему, великою потехой потешиться — сими перстами изменника удавить.
Алексей пытливо уставился на постельничего.
— Нешто и он блудил с Яниной, что так распалился ты противу него?
Но, заметив, как помертвело вдруг лицо Федора, дружески улыбнулся:
— Не гневайся, Федька, то не от сердца я. С юных лет верю в чистое сердце твое… А посему благословляю тебя на рать.
Вечером царевна Анна, выпроводив от себя боярышень, мамок и шутих, осталась вдвоем с Марфой.
— Лихо! — вздохнула она, подперев рукой двойной подбородок.
Боярышня недоуменно подняла голову
— Уж не занедужила ли от ока дурного?
Царевна положила вздрагивающую руку на голову Марфы.
— Я-то здрава, что со мной содеется… А с тобой вот — лихо.
— Со мной?…
Понизив голос до шёпота, царевна приблизила губы к уху боярышни:
— Пожаловал братец мой Ртищева воеводой противу разбойных людишек.
Напуганная было таинственным видом Анны, боярышня облегченно вздохнула.
— Неужто же мне кручина сия в кручину? Лети, соколик, воронам на потребу!
— Дура! — рассердилась Анна и больно ущипнула боярышню. — Аль век задумала в девках сидеть?
Федор стал частным гостем царевны. Едва освободившись от дел, он, пользуясь правом ближнего человека царева, не испрашивая разрешения, уходил на женскую половину дворца.
Поклонившись до земли Анне, он усаживался на краешек лавки и неизменно начинал с одного и того же;
— Вечор из пищали стрелял. Ратному делу навычаюсь. Так вот — ворон, а так вот — я.
Царевна улыбалась и подсаживалась ближе к гостю.
— И каково?… Убил ворона, а либо ранил?
— Покель не поддается проклятая птица. Каркает, а чтобы помереть или раниться — ни в какую!
Марфа, не вмешиваясь в разговор, усердно занималась рукоделием. Лишь изредка она печально осматривалась по сторонам, глубоко вздыхала и, хрустнув пальцами, снова склонялась над работой.