Алексей Михайлович
Шрифт:
— Стоп-стоп-стоп!… Жил-был бычок, да попался в горшок. А кто бычка того съест, тому ворох раскрасавиц-невест!
Он широко разинул рот, как бы готовый проглотить расплакавшуюся девочку.
Алексей нежно взял ее из рук дядьки и поцеловал.
— И не соромно?… Чать, двенадесятый годок пошел, а ревешь, как дите.
Он достал из кармана сердоликового пастушка. Слезы сразу высохли на глазах девочки. На круглых щечках ее заиграл румянец.
— Мне?
— Кому ж бы
Поблагодарив государя за гостинец, девочка, вцепившись в руку Матвеевой, вприпрыжку ускакала из терема.
После трапезы и долгой молитвы Артамон Сергеевич благоговейно приложился к руке царя.
— Ужо и не ведаю, царь мой преславный, сказывать иль утаить?
— Сказывай, коли есть про что сказывать.
— А и прибыл к нам из дальних земель гость, государь. Муж гораздо ученый и душевности превеликой.
Алексей многозначительно подмигнул Нащокину.
— Слыхивали мы, Артамонушка, про гостя того.
Матвеев испуганно отодвинулся.
— Норовил я в тот же час, как прибыл сербин, тебе обсказать про него, да сдержал князь Никита Иванович.
— Сдержал! — чванно надулся царь. — А про то слыхивал ли, что допреж того, как помыслит о чем человек, государю ужо и ведомо все?
Но, заметив, что Матвеев в самом деле не на шутку перепугался, милостиво потрепал его рукой по щеке.
— Ладно уж, что с тебя взыщешь… Веди сербина.
Артамон Сергеевич, низко кланяясь, вышел из терема и тотчас же вернулся с гостем.
Алексей с большим любопытством поглядел на стройного, с тонкими чертами лица и с гордым взглядом больших синих глаз, иноземца. Подталкиваемый хозяином, гость подошел ближе к царю и изысканно поклонился.
— Кто ты есть таков человек? — привычным движением подставляя руку для поцелуя, спросил государь.
Иноземец шаркнул ногой, склонил русую голову и трепетно, как к величайшей святыне, приложился к кончикам липких и пропахнувших рыбой царевых пальцев.
— Юрий Крижанич… Хорват, славянин.
— Добро, — похвалил Алексей. — Гораздо добро.
Князь Никита, переглянувшись с ним, указал Юрию на место подле себя.
— Выходит. Москва тебе любезнее Рима? — дружески обнял он гостя.
Хорват молитвенно поднял к небу глаза.
— Я славянин. А славянину путь лежит не в Рим, а на Москву под сильную руку славянского государя.
Польщенный Алексей крякнул и, разгладив усы, точно невзначай поглядел на Матвееву. Хозяйка зарделась и потупилась.
Тепло встреченный царем хорват понемногу освоился с необычным для него положением и заговорил спокойнее:
— А будет воля твоя, все обскажу без утайки.
Алексей охотно вместе с креслом придвинулся поближе к гостю
—
Откашлявшись в кружевной платочек, Крижанич скромно сложил руки на животе и чуть наклонил голову.
— Рожден я подданным султана турского, государь. А родителей потерял в дни ранней младости.
Алексей перебил его.
— Не возьмем мы в толк, откель ты добро так нашенским российским словесам навычен?
Матвеев, вскочив с лавки, поспешил ответить за гостя:
— Велико ученый он муж, государь… С женушкой моей давеча так по-англицки лаяли, инда оторопь меня взяла.
Царь ревниво повернул голову к Гамильтон. Его голубые глаза потемнели и на лбу залегла глубокая складка.
— По мысли, выходит, тебе молодец иноземный!
Морозов и Никита Иванович сладенько переглянулись, скрыв в бородах многозначительную улыбочку. Гамильтон обиженно надула губы и нервно смяла шелковые гривы столового покрывала.
— Сказывай! — опомнившись, прикрикнул на хорвата царь.
— И увезли меня в Италию, — упавшим голосом продолжал тот. — Там много познал я премудростей и жил у итальянцев, как в родном доме.
— Какого же нечистого от житья такого потянуло тебя на Московию неумытую? — уязвил его Ордын-Нащокин.
Крижанич взволнованно ответил:
— Отечество мое объединенное славянство! По то и дорога моя туда, где живут славяне!
— А ей право, пригож ты, Юрка! — с искренним удовольствием воскликнул царь и в порыве великодушия объявил:— Быть тебе под нашей рукой в таком добре, какого у тальянцев не видывал.
Он пошептался с Нащокиным и Морозовым и торжественно встал.
— Жалую я тебя, сербин, одинадесятью копейками дневного жалованья. Живи по-боярски.
Хорват благодарно прижал руки к груди.
— Утресь же приступлю к делу своему. Настал час, когда думка всего живота моего сбывается: будет у славян для единого языка грамматика всеславянская!
Развешанные по стенам в дорогих футлярах часы пробили десять. Гости заторопились по домам. Матвеев умоляюще взглянул на царя.
— Показал бы милость, погостевал бы еще у меня. Потешил бы я тебя игрецами.
Царь согласился. Предводительствуемые хозяйкой, гости вошли в огромный терем, поддерживаемый двумя рядами мраморных колонн.
На хорах, обряженные по-скоморошьи, стояли наготове музыканты. Едва показался царь на пороге, музыканты, собрав всю силу легких, так затрубили, что в терему погасли свечи.
— Добро! — смеясь вымолвил царь.
Неистовые трубные звуки смягчались, принимали постепенно формы плавной и стройной мелодии.