Алеша, Алексей…
Шрифт:
— Что случилось?
Оказывается, кто-то залез в сарайчик, заколол и унес козу. Отрезали голову, примкнутую за рога цепью, и выпустили кишки, чтобы легче было нести.
Больше я не пробовал уснуть. Наступило утро. Получил хлеб, принес два ведра воды, хотел отправиться на работу, как вдруг услышал из-за занавесочки всхлипывания.
— Лита, — позвал я, — ты еще не ушла?
Девушка не откликнулась. Я вошел к ней. Она лежала, уткнувшись лицом в подушку.
— Ты что? Заболела?
Она помотала головой из стороны
— Лита, тебе же к восьми на работу.
— Наплевать.
— Ты с ума сошла!
— Я хочу домой.
— Судить будут за прогул.
— Пусть!
— Лита!
— Иди ты со своим сочувствием знаешь куда?
После этого я обозлился — несмотря на сопротивление, вытащил ее из-под одеяла и заставил одеться.
— Как тебе не стыдно? — плакала она. — Я в таком виде…
— А мне и горя мало. Причем имей в виду, будешь сидеть — я передачки носить не буду.
— И без тебя принесут.
— Ты думаешь, Аверьяныч? Черта с два…
— Я домой хочу.
— А на Марс ты не хочешь? Аэлита!
Не помню, о чем мы еще говорили. Лита хныкала, как маленькая. Перестала только на улице.
— Ты что? Влюбилась? — поинтересовался я.
— Еще чего не хватало.
— Так в чем дело?
— Надоело все… Абсолютно все. Даже ты…
Это был у Литы единственный случай малодушия, который я помню.
Уже вечером из-за занавески гудел бас Аверьяныча, звенели весело струны гитары и голос Литы пел:
Где вы теперь? Кто вам целует пальцы?А на работе меня встретил беззаботно-веселый Морячок. Протянул кирпич хлеба.
— Это тебе к Новому году. Ешь, сколько влезет.
— Откуда такое богатство?
— Дед Мороз подарил.
— Нет, правда, — спер?
— Конечно, только не я.
Давясь от смеха, Морячок рассказал: шел на работу минут двадцать назад. Вдруг навстречу, в темноте белая собака, в пасти что-то несет. Морячок не растерялся, топнул ногой, прикрикнул:
— Ты что делаешь?!
Собака кинулась в сторону, бросила то, что несла. Морячок поднял — буханка теплого хлеба. Видно, где-то около магазина разгружали развозку. Собака умудрилась унести буханку, но бедняге не пришлось полакомиться.
Мы нарезали хлеб тонкими ломтиками, для дезинфекции поджарили на плите и разделили на всех, кто был в столярном цехе.
Уплетая хлеб, я спросил Морячка, как он встретил Новый год.
— На все сто. У Зои.
— А Ольга была?
Спросил так просто, нисколько не веря, что она может прийти на Спортивную. И вдруг Морячок сказал:
— Была. И я говорил с ней о тебе. Вернее, сказал, что один человек очень хотел бы ее видеть. Она сразу догадалась, что я о тебе. Спросил ее, что передать тому человеку. Она сказала: «Передай, чтоб забыл, и чем скорей, тем лучше». Я спросил: «Почему так бессердечно?» Она ответила: «Пусть найдет себе здоровую». «Но ведь он всерьез». — «Тем более». Вот и поговори с ней. Но она, и правда, там не живет. Зоя шепнула, что где-то на Алтайской…
— Знаю, но Алтайская большая…
Да, большая. Какой же я дурак, что не пошел с Морячком.
— А как у тебя с Зоей? — спросил я.
Колян нахмурился, развел руками:
— К себе зовет жить. Что ты, говорит, по общежитиям мотаешься?
— А ты?
— Боязно как-то, — Морячок зябко поежился. — Это получится — я, вроде бы, женился?
19
На комбинате мне «вырешили» два кубометра сосновых бревен. У нас сложить дрова было негде, поэтому я попросил скинуть их на Красном Пожарнике у Мурашовых. Раз в неделю я приходил к Кате за бревнами. Обходился без санок. Вбивал в конец бревна гвоздь, привязывал веревку, и оно легко скользило по укатанной ледяной дороге.
Каждый раз Катя увязывалась помогать мне. Ухватившись за веревку, шла рядом.
Я расспрашивал:
— Как живешь?
— Плохо.
— Почему?
— Все спорим с мамой из-за Фарафона. С того раза началось, помнишь, когда мы его пьяного на санках к себе увезли. Раньше похаживал к нам, а теперь совсем перебрался.
— Что он — пьяница?
— Нет. Пьет только при случае… Не знаю, что и делать. Маме говорю, надо папку дождаться. А она знай свое твердит: «Между нами ничего нет». А какое нет, когда едят вместе… Но я предупредила, что такого терпеть не намерена…
Один раз мы втаскивали привезенное бревно в сарайчик. К нам подошла Лита, на минуту остановилась возле, сказала несколько ничего не значащих слов и ушла. Катя с тревогой посмотрела ей вслед.
— Она с тобой в одной комнате живет?
— Да, у Аграфены Ивановны.
Катя вздохнула прерывисто, как ребенок, который долго плакал.
— Мне бы такой быть.
— Какой?
— А вот такой, — Катя повертела рукой туда-сюда, изображая кокетливую походку Литы.
— Чудная ты, — засмеялся я. — Ты и без того хорошая.
— Правда?
Через несколько дней Морячок свел меня с Зоей Маленькой. Она вышла из ворот завода, где работала, пожала руку мне и Морячку. Он тут же попрощался:
— Ну, вы давайте, говорите, а я смываюсь.
Мы с Зоей пошли вниз по проспекту Тимирязева. Шли небыстро. Погода была подходящая, не очень холодная, безветренная. Я стал спрашивать об Ольге. Зоя как будто сомневалась: говорить или нет. Потом все же разговорилась:
— Помнит ли она тебя? А кто ее знает? Она ведь такая — если и думает, не скажет. Это у нас душа нараспашку, а она гордая. Одно знаю: сильно переживает, что покалеченная. Даже вешаться пробовала. Повезло — Зоя Николаевна палец порезала и раньше с работы пришла. А то бы не было Ольги. У нее все время одна мысль: «Никому я такая не нужна».