Альфа Большой Медведицы: Тень каравеллы (сборник)
Шрифт:
Юная мама Усольцева слегка поспорила с папой (хотела Сереженьку), но уступила мощному велению времени.
В первый день войны отец Форика ушел добровольцем и вскоре оказался на передовых позициях. Попал в окружение. Вырвался. Воевал в партизанах. Потом вернулся в регулярную армию, заслужил медали и два ордена, стал офицером, командиром роты и в сорок седьмом году благополучно возвратился на родную электростанцию. И сделался начальником смены.
Но в прошлом году, когда Форик пошел в четвертый класс, отца вызвали туда. И он не вернулся. Там
Отец Форика не сдавался: попал к немцам, когда был без сознания, после обстрела снарядами. И вскоре вместе с другими пленниками бежал, перебив охрану. Какой же он враг? С его-то наградами!
– А почему вы не написали в анкете, что были в плену?
Отец и правда нигде этого не писал. Потому что знал: каждый, кто живьем попал в лапы к фашистам – пускай хоть ненадолго и случайно, – по сталинскому приказу считается изменником и трусом. Будь ты хоть самый-самый герой!
– Вы думали, что можете обмануть совет скую власть и органы? Не выйдет…
И попал папа Форика снова «за проволоку». Уже за советскую. Куда-то в район Салехарда.
Мама, конечно, кинулась выяснять и доказывать. Был у нее безбоязненный характер.
Ей сказали, чтобы не совалась и помалкивала, если не хочет отправиться следом за мужем.
А мама хотела! Следом! И не стала ждать, когда об этом позаботятся власти. Отправилась на Север сама – в поселок, что был недалеко от лагеря. Устроилась в этом поселке на работу.
Видимо, лагерь был не с самым строгим режимом: ей иногда удавалось видеться с мужем. Такие встречи и еще надежда, что светлое будущее все-таки когда-нибудь придет, спасли в конце концов их обоих. Но это позже…
Форик, разумеется, все знал про отца. И соседям все было известно. Однако существовала версия для посторонних: о том, что папа и мама Усольцевы завербовались на север в какую-то геологическую партию, чтобы подработать денег (поскольку светлое будущее пока еще не наступило).
Эту версию Форик сообщил вначале и мне с Чижиком. Постепенно все нам стало известно, однако мы продолжали делать вид, что верим в «геологов». Форик понимал, что мы знаем правду, и ценил нашу деликатность. По молчаливому согласию мы старались поменьше говорить о родителях.
Жил Форик с Екатериной Викторовной, старшей маминой сестрой. Муж ее погиб на фронте, детей у нее не было. Форика тетушка обожала. Иногда покрикивала на него с ненатуральной строгостью. Зато другим никогда не давала племянника в обиду. Будь на месте Форика кто-то другой, он мог бы отчаянно избаловаться при такой жизни. Но у Форика оказался прочный характер. Он смотрел на жизнь здраво и деловито.
Конечно, с подробностями жизни Форика мы познакомились не сразу. А началось это знакомство, когда он позвал меня и Чижика к себе.
Тетушка и Форик жили в двух тесных комнатах на втором этаже. Когда-то здесь же обитали и его родители. После их отъезда стало просторнее, но Форика это, разумеется, не радовало. Тем более что у него для собственной жизни было отдельное помещение.
Помните, где жил папа Карло из «Золотого
На полке пониже хранились инструменты Форика и всякие полезные железки. Здесь же лежала треснувшая немецкая каска и смутно выступала из сумрака голова Контуженого Семы… Кстати, следующей весной Форик так и не собрал Сему. Сказал, что неохота. А голову-скворечник прибил к шесту над забором. Скворцы не захотели селиться в щелястом жилище с тремя дырами. Однако эту жилплощадь охотно заняли воробьи. Ну что ж! Форик сказал, что и это неплохо: воробьям тоже где-то жить надо…
В чулане было тепло, потому что в него выходил краешек большой кухонной печи, которую все жильцы первого этажа топили по очереди. Попадать в чулан можно было двумя путями: снизу через дверь или сверху через люк по узкой, сколоченной из брусьев лесенке.
Часть потолка была косая и ступенчатая – под лестницей же! Ступени то и дело скрипели: жильцы ходили вверх-вниз. Но нам этот скрип не мешал. Он даже создавал дополнительный уют, когда мы укрывались от окружающей жизни в этой дощатой конуре, пахнувшей пылью, сухой краской, старым деревом и лыжами. Несколько пар лыж (в том числе и Гришины) стояли в углу, и въевшаяся в них мазь сохраняла запах с прошлой зимы. Мне казалось, что лыжи пахнут Новым годом. А еще пахло соленой рыбой и нагретой изоляцией.
Запах рыбы шел от посылочного ящика, из которого Форик смастерил «киноаппарат». В ящике мать прислала Форику и тетушке обскую рыбу под названием сырок. А «электрический» запах давал трансформатор, который находился в аппарате.
Сперва трансформатора не было, и Форик засовывал в ящик обычную электрическую лампочку, подключенную к сети. Но она так перегревала внутренность проектора, что однажды в нем вспыхнула лента с диафильмом «Валерий Чкалов – великий летчик нашего времени». Форик успел накинуть на ящик половик – спас аппарат, а заодно и дом. Но «Чкалова» спасти, конечно, не удалось: пленка в те времена горела ой-ёй-ёй как! Форик никому не сказал об аварии, кроме Гриши. Тогда Гриша и пообещал трансформатор. И вскоре подарил.
Теперь в фанерной коробке, обклеенной изнутри фольгой, помещалась лампочка от автомобильной фары – яркая, но безопасная.
Усовершенствовал Форик и объектив – за счет линзы, которую выменял у Кочана. Изображение на экране стало крупнее и четче.
Между лампочкой и объективом в ящике располагалась сделанная из консервной жести рамка. Через нее можно было протягивать ленты с диафильмами. А можно было вставлять и отдельные кадрики из кинокартин – так умело Форик эту рамку сконструировал.