Альфа Центавра
Шрифт:
— На вшивость, — но быстро понял, что это неуместно, и встал на своё место за красным углом Василия Ивановича. Не то, чтобы Да или Нет, но он просто вспомнил, что Амер-Нази и сам был приличным специалистом по золотым пятеркам, десяткам и бриллиантам, не раз сам лично возил их туда-сюда в Америку и обратно:
— Никак не мог решить, где этим ценным вещам лучше — Здесь или:
— Там.
— Мотается, как говно в проруби, — сказал про него Волхв на одной из презентаций своей Трилогии:
— Банки, Тюрьма, Кремль, Снайперская Винтовка.
— Четыре. — Как говорится:
— Спасибо, что заметили, ибо только Многие пишут Трилогии, но есть Некоторые, кто считает, что и число Четыре не только число смерти, но и другой Вакханалии. Как-то:
— Дзен-Буддизм и Ананэрбе.
Первая мысль, которую передал Сириус Амер-Нази была:
— Бежать, пока никто ничего не понял. — Батьку Майно он не принимал в серьезный расчет. Считал, что в случае его:
— Возьму с собой в Америку. Но двое из отряда Махно сели у него по бокам в качестве боковых судей. Одна — это Учительница, Агафья, как многие шептались:
— Иво первая жена. — Хотела сесть и Сонька Золотая Ручка:
— Иво вторая жена, — но не вышло, ибо она была секундантом. Место это занял никому неизвестный парень, и совершенно беспрецедентно представился Главному Судье Соревнований:
— Одиссей.
— Шутка, — подумал Американец синайского производства, и ничего не ответил. Но кто-то щелкнул его по ушам, мол:
— Ты чё, мил человек, не отвечаешь на приветствие третьего судьи соревнований. И он не понял, что это сделала Учительница Агафья, которая тоже могла бы показать Подхват под неопорную ногу, спровоцировав сначала опорную на отрыв от татами. Ну, если кто не помнит нашу историю, я напомнил. Далее, кто бьется за ними?
Василий Иванович опять поймал Нику на прием, Боковую Подножку, и лег на нее так плотно, как будто они были только вдвоем в молодом сосновом лесу.
— Чё?
— Тижало.
— Дыши глубже.
— Не могу, ты меня придавил.
— И не просто так.
— А как?
— Это удержание.
— Ты тупой, как крутой берег реки Урал, — сказала, пытаясь пошевелить большими грудями, Ника Ович.
— Почему?
— Не почему, а потому, что это бокс, а не Дзю До.
— Ты уверена?
— Нет. Уже нет.
— Тогда буду держать тебя пока не встанет.
— Что? Что ты сказал?
— Прости, я оговорился. Пока судья не поставит в стойку. Тут подошел судья — а это уже был Лева Задов — и сказал, что в боксе держать на полу никого не надо. — И, подождав немного, пока Василий Иванович поймет, что от него требуется, рявкнул:
— Вста-а-а-ть-ть-ь-ь!
— Встал, — правду ответил Василий Иванович.
— Встал? — Лева почесал затылок, и добавил: — Не вижу. И тогда Васька показал. А Лёва не нашелся спросить что-нибудь другое, кроме:
— Сколько?
— Двенадцать и две.
— Ничего уже не понимаю, — сказал Лева, — это в дюймах, или в секундах, которые ты ее держал?
— Если ты так интересуешься цифрами, отвечу точно:
— Двенадцать и две десятых плюс девять в периоде, а также, если уж я кого держу, то не меньше, чем Бальзак, а он, как и ты должен бы знать, держал их от девяти дней или пока они не понимали, что он:
— Муж, и муж на Дэ, что значит: Благородный.
— Судью на мыло! — закричали с галерки, — он ни хрена не понимает в бойбе и боксе.
— Бардак! — крикнула со своего места в первом ряду Кали. Она и так-то была влюблена в Ваську, а теперь поняла: очень.
— Очень?
— Очень, очень. К ней еще на Югах клеился один матрос под два метра ростом, Дыбенка, теперь поняла:
— Этот лучче. — Хотя и молод. Она неутерпела и сама полезла на ринг, в падении ударила Задова по пяткам, что он чуть не проломил своей большой волосатой головой пол, потом полезла на Нику Ович, которая уже встала на колени, и поэтому смогла легко поднять Кали, как штангу:
— На вытянутые руки. — И… и бросила ее туда, через канаты в зрительный зал.
— Иди, сука, откуда пришла, — сказала Ника, и хотела еще что-то добавить, но поняла, что за что-то зацепилась волосами. И, так и не поняв, тоже полетела вслед за Кали, которая, как оказалось:
— И держала ее за волосы. — Крепко, крепко. Вот так, неверное, и Барон Мюнхгаузен не сам себя вытащил из болота, а его кто-то вырвал оттуда, крепко взявшись предварительно за его густые вьющиеся еще волосы. По сути Ника была пушкой, а Кали ее ядром, за которое уцепилась Ника. В данном случае, наоборот. Василий запрыгал на ринге, как победитель с высокоподнятыми руками. Амер-Нази предложил судьям подумать:
— Присуждать ли ему на самом деле победу?
— Нет.
— Да.
— Нет, потому что больше никого нет на ринге, — сказала Агафья Учительница.
— Нет, — тоже сказал второй справа судья, — потому что никого нет на ринге.
— У вас нет своего мнения? — спросил Нази.
— Я высказал противоположное мнение, — сказал этот парень, представившийся Одиссем. — Или я оговорился? Да, да, конечно, я имел в виду, нет, по отношению к ее нет, что Василий не является победителем, и следовательно:
— Нет, но да.
— Понятно, — просто ответил Нази. — Но теперь мне нечего сказать.
— Так и не надо, — сказала Училка, — усё идет своим чередом.
— Я согласен, — сказал второй, — скоро всё прояснится, ибо не может продолжаться вечно. Почему? Потому что: ничто не вечно.
— Да, но. Да, но народ требует зрелищ.
— Может отпустить пока всех в буфет? — сказала Агафья.
— Только оттуда, — сказал Нази.
— Тогда, давайте, я выйду, — сказал Одиссей.
— Вы судья — нельзя, — сказала Агафья, — лучше уж тогда я выйду.