Альфа Центавра
Шрифт:
— Тогда думаю, как раз это ему и придется делать, — сказал Кат.
— Почему? — спросил Пар.
— Так, а здесь всё делается через жопу.
— Это да, но может обойдется. У меня же ж здесь больше абсолютно нет покровителей, отнимут ведь всё, что было нажито непосильным трудом, — он заплакал, уронив лицо своё на опустившиеся руки.
— Выпей еще, — сказал Кат-Мяу, и протянул другу, задержавшуюся в его лапах бутыль Хени. — И да: много у тебя было? Завод, фабрика, али может ты был кулаком на деревне у дедушки? Признавайся, фермер, что ли? — и он заржал, как лошадь, которую к счастью сегодня не повели на мясокомбинат. Впрочем, чему тут радоваться, до завтра всё равно не убежать. Дали бы хоть побольше времени на адаптацию к переходу в мир иной:
— Авось Там действительно лучче.
— Да — нет, че-то неохота, страшно, муторно даже как-то. Так бы и жили здеся, если бы побольше везло.
— Это ошибка: нам везет, — сказал Котовский. — Вот сам подумай, что бы было, если бы не сидел здесь, со мной, не рассказывал сказки про золото и бриллианты — лучше друзья тех, кто их умеет хранить, а валялся на ринге в нокауте? Голова — болит, руки-ноги — парализованы, и за всё это не предполагается никаких премий, нет даже выходного пособия.
— Нет, бывают случаи, когда договариваются. Если ты выиграешь, то мне все равно сорок-то процентов отдадут за это избиение, — сказал Пархоменко.
— А мне тогда чего?
— Чего тебе, мало?
— Дак, естественно. В случае проигрыша скажешь, куда дел мол большой Бриллиант Сириус.
— Я не брал.
— Брал, брал, ибо сказано: если не ты, то кто? Больше некому.
— Тогда другая альтернатива, — сказал Парик: — Это наоборот был мой брилик, а ты, да, я теперь вспомнил, ты его у меня и украл.
— Да ты уже перепил, парень, пора, брат, пора тебя лезть на ринг.
Как хговорится: пахать подано — ваша очередь трахаться. Иди, иди, она тебя трахнет, — и Котовский подтолкнул падающего уже с ног друга вперед:
— К славе. Кто был на ринге они и не видели, так только по логике рассудили:
— Кто-то должен быть.
Щепка как раз пошла на Болевой из Стойки. Но какой-то дурак крикнул из зала:
— Болевые из Стойки запрещены, ибо не русский беспредел, а японское дзюдо, возможно, как плюс еще английский бокс, но не мешать же с первым и вторым еще и третье. Я бы этого не понял, — добавил он. Это был Махно, но по своему обыкновению в женском платье, как лучшем способе маскировки, если позволяет личность. Он не мог допустить, чтобы какая-то Питербурхская Актриска переиграла его любовницу и шпионку Нику Ович. А она ее действительно переигрывала.
Более того, некоторые даже кричали иногда из зала:
— Играет, как кошка с собакой. — И даже:
— Как хитрая кошка с глупой собакой. — Более того:
— Как хитрая и злая кошка с тупой и добродушной собакой, не понимающей своей огромной силы.
— Разбудите, наконец, судью, — рявкнул Амер-Нази, она сломает ей руку.
— Наконец ты додумался сказать своё слово, — сказала Агафья.
— Это было надо сказать пять минут назад, — добавил и Оди.
— Так давно? — даже удивился Нази. Но Лева Задов сам уже это понял, и стоял с чашкой горячего дымящегося кофе, но пока что не на ринге, а рядом, и поглядывал, чуть пригнувшись из-под нижнего каната, как бывало делал Георгий Вицин, пытаясь выполнить сразу две задачи:
— И спрятаться, и показать себя, прикрывшись веточкой. — В том смысле, что предъявлял претензию не только на первое место, но и на второе, а именно:
— Я не только Адам, о чем все знают, но и Ева, напрасно претендующая на личность. — Душу. А какая у нее душа? Так только:
— Футбол, борьба да бокс, — а больше-то ничего нет — Трахаться? И то надо уговаривать.
— А нам это надо? — спросил Котовский Пархоменко, забыв, что друг уже ушел в поход к рингу.
— Стоп, стоп! — сказал громко Лева Задов, — так долго нельзя ломать ей руку, — и полез под канатом на ринг. Но сделать это оказалось не так просто.
— Че, пузо мешает! — крикнула одна приятная девушка из зала.
Некоторые, пожалуй, даже многие засмеялись. Из-за этих аплодисментов Лева слишком наклонил чашку, и кофе пролилось на ринг. Он допил последний глоток, и рявкнул:
— Меня никто не подсадит? Агафья хотела ему помочь, как забытая уже Майно жена, но Амер-Нази не разрешил:
— Ты что?!
— А что?
— Ничего да… да… да я лучше сам тобой займусь вплотную.
— Оди, ты свидетель, он сказал, — и Агафья так хлопнула Амера по спине, что даже дым пошел, хотя все понимали: это просто пыль.
— Откуда столько пыли? — удивился главный судья, — я иво только что купил.
— Не думаю, — сказал мудрый Одиссей, — подарили, скорее всего.
— А разница? — удивился Нази. — Или вы считаете, что могли подарить старый фрак. — И даже не поставил знак вопроса. — Ну, я встречу того духа!
— Забыл, кто подарил?
— Ты что ли?
— Я барахло не дарю.
— Хорошо, подаришь мне…
— Сына или дочь, или обоих вместе?
— Подаришь мне Бриллиант Сириус — женюсь. Одиссей схватился за сердце, а Агафья прямо-таки упала со стула.
— Вы что испугались, я не понял?
— Так он же ж был у тебя, — сказала Агафья, — как сказал бы незабвенный Василий Аксенов, обратившись к Чехову по поводу пропавшей во время секса с Дамой собачки.
— Он шутил, — наконец со вздохом сказал Одиссей.
— Нет, я с собой никогда не шучу. Но Нази не стал пока заострять ситуацию, понадеявшись от страха, что:
— Конечно найдется.
Пархоменко вылез на ринг, столкнулся с Левой Задовым и провел ему Подхват. Зачем, спрашивается? И что удивительно, он ответил:
— Я хотел размяться перед боем. Лева хотел сказать, что больше никого судить не будет, и добавил, что наконец нашелся повод жить по Библии. Но тут же передумал, ибо:
— А на что жить? — Пахать и сеять уже не удастся, ибо, ибо:
— Инопланетяне прилетели — каки тут сеялки-веялки? — И так всё будет хорошо. Или — что то же самое — никогда все равно уже не будет. Лева полез на Пархоменко, а Нику и Щепку секунданты пока откачивали в углу.
— Она мне сломала руку, — пожаловалась Ника Фраю. На что он ответил: