Алхимия
Шрифт:
(«Ад», XIX, 82–83).
Этот жуткий союз папской власти и власти королевской с фантасмагорической выразительностью запечатлен так:
…священный храм Явил семь глав над опереньем птичьим: Вдоль дышла — три, четыре — по углам. Три первые уподоблялись бычьим, У прочих был единый рог в челе: В мир не являлся зверь, странней обличьем. Уверенно, как башня на скале, На нем блудница наглая сидела, Кругом глазами рыща по земле; С ней рядом стал гигант, чтобы не смела Ничья рука похитить(«Чистилище», XXXII, 142–153).
Если присмотреться, семиглавое чудовище — священный храм — сработано по алхимическим рецептам. Четырежды повторенный образ единорога, один из центральных в герметической символологии, свидетельствует не столько об алхимической фразеологии, сколько об алхимическом способе лепки и формовки художественной мысли. Алхимический гротеск в качестве оружия против алхимии фальсифицирующей, то есть в сущности уже не алхимии. Овеществленное и одушевленное слово поэта-алхимика. «Три унции злости и пять унций ртути» вступили в алхимическое — поэтическое! — соитие. Имя и вещь предстают в алхимически-поэтическом, вызывающе впечатляющем средостении. Отметим и запомним это.
Алхимия — не только мошеннические имитации. Но еще и подлинные трансмутации, всегда сопровождаемые магическими (шире — чудодейственными) действованиями. Именно от них следует решительно отмежеваться. Что и делает Данте, поместив прорицателей и волшебников в четвертый ров восьмого круга (те же Злые Щели):
Когда я взору дал по ним скользнуть, То каждый оказался странно скручен В том месте, где к лицу подходит грудь; Челом к спине повернут и беззвучен, Он, пятясь задом, направлял свой шаг И видеть прямо был навек отучен(«Ад», XX, 10–15).
И далее:
А следующий, этот худобокой, Звался Микеле Скотто и большим В волшебных плутнях почитался докой. А вот Бонатти; вот Азденте с ним; Жалеет он о коже и о шиле, Да опоздал с раскаяньем своим, Вот грешницы, которые забыли Иглу, челнок и прялку, ворожа; Варили травы, куколок лепили(«Ад», XX, 115–123).
Кто они такие? Микеле Скотто — астролог XIII века Гвидо Бонатти из Форли — тоже астролог того же века. Азденте — сапожник из Пармы, предсказатель. Все атрибуты для ворожбы. Куколки («imago»), с помощью которых колдуньи изводили жизнь из людей. Ведьмовские отвары — будущие зелья трех ведьм Шекспирова «Макбета». Все как положено. Всю эту нечисть представляет поэту его римский собрат и учитель Вергилий как бы между прочим:
Так, на ходу он говорил со мной («Ад», XX, 130).
Обратите внимание: прямой взгляд всем им категорически противопоказан — кривда, путь в обход, ведьмаческий экивок.
И все это — для начала — во имя реабилитации Вергилия, слывшего магом. (По преданию, родной город Вергилия Мантую основала волшебница Манто.) Вергилий обосновывает иную — праведную — версию основания города:
И если ты услышал бы в народе Не эту быль о родине моей, Знай — это ложь и с истиной в разброде(«Ад», XX, 97–99).
Вергилий, вопреки слухам, оправдан. Оправдан и Данте. Чернокнижие осуждено. Можно сказать, что пресуществлена и алхимия: соскоблена черномагическая порча с этого золотоносного дела. Во всяком случае, такое домысливание допустимо.
Между тем этого магоненавистника — Данте — подозревали в совершении магических действий [218] , связывая эти действия, как считают иные историки, с «причастностью» Данте к покушению на Папу Иоанна XXII. Не поэтому ли кардинал Поджетто требует предать останки поэта инквизиционному костру? Инструкция «De executione in cadavere delinquentis» («О наказании грешника, ставшего трупом») предусматривает в качестве самой мягкой меры снятие креста с могилы грешника (=еретика). Ересь и кощунство — синонимы. Верно: эта инквизиторская инструкция появилась два века спустя после смерти Данте, но время поэта она сполна ассимилировала. Тем более, что у этого документа были вполне авторитетные предшественники (например, «Tractatus de hereticis» Ансельма Александрийского, появление которого как бы отметило год рождения Данте). А в год смерти поэта отшумел очередной инквизиционный процесс катаров во Франции, курируемый Папой Иоанном XXII, вполне подходящим воспреемником «беззаконного пастыря» — Климента V, которого нам сполна представил поэт [219] .
218
Об
219
уловка ли все это? Всмотримся пристальней. Инквизитор Николай Эймерик (1396), как о том свидетельствует Линн Торндайк, сообщает: Папа Иоанн XXII, прежде чем обнародовать буллу, собрал алхимиков и природознатцев, дабы выведать у них, основывается ли алхимия на природе. Алхимики сказали да, при-родознатцы — нет. Но доказать свое мнение алхимики не смогли. Отождествив алхимиков с фальшивомонетчиками, Папа постановил: «Отныне занятия алхимией запрещаются, а те, кто ослушается, будут наказаны, заплатив в пользу бедных столько, сколько произведено золота. Если этого будет мало, судья вправе прибавить, объявив их всех преступниками. Если мошенниками окажутся клирики, то их следует лишить бенефициев» (Thorndike L. Op. cit. V 3. P. 32; Walsh J. J. The popes and science. L., 1912. P. 124–126). Алхимики (точнее, фальшивомонетчики) — подрыватели экономических устоев, а не устоев веры. Данте и Папа Иоанн XXII — оба — против изготовителей фальшивой монеты.
Поэтому мера, предложенная бдительным кардиналом Поджетто, обратившего свой всепроникающий взор к останкам творца «Комедии», не кажется чем-то особенным. Обычные дела…
Итак, анти-фальшивомонетчик, анти-чернокнижник, анти-маг; но преследуемый и гонимый, травимый и по смерти. Значит, сейсмически чуткое ухо церкви что-то такое слышало. Это ухо слышало особые еретические обертоны внешне ортодоксальных речений поэта. А недреманное око той же церкви безупречно улавливало — тоже еретические — сполохи испепеляющих и прямых Дантовых взоров.
Что мы знаем о еретическом ощущении бытия, явленном в жизни и творчестве поэта?
А. К. Дживелегов отмечал: «Данте был свидетелем триумфов ереси и ее поражения. И отнюдь не безучастным» [220] . И далее: «Какой вселенский собор постановил отдать христианских грешников на суд язычнику Ми-носу, а подступы к чистилищу поручить язычнику Катону? <…> Образы античной мифологии с капризной непринужденностью приходят в соприкосновение с христианскими и аллегорическими. Гиганты и кентавры состязаются с более или менее ортодоксальными дьяволами и бесами всех рангов. Поэзия остается в выигрыше. Католический догматизм несет великий ущерб. Такова религия Данте в «Комедии». Она не была бы столь свободной, если бы сознания поэта не коснулась ересь. Беспредельное господство любви, правды и человечности над «канонами» [221] .
220
'4 Бэлза И. Некоторые проблемы интерпретации и комментирования «Божественной комедии» // Дантовские чтения. М.: Наука, 1979. С. 61–62.
– ’5 Дживелегов А. К. Данте Алигиери. Жизнь и творчество. Изд. 2-е, перераб. М., 1946. С. 34.
221
Там же. С. 334–335.
Влияние ересей дуалистического типа на формирование мировоззренческих установок Данте обстоятельно изучил И. Ф. Бэлза, отметив альбигойцев с их религией любви, катаров, вальденсов, богомилов. Он же указал и на мировоззренческую связь храмовников и Данте [222] — связь с поэтом тех самых гонимых и травимых тамплиеров, разбогатевших, как утверждали доверчивые современники, в числе прочего, и злато-сереброискательскими алхимическими стараниями.
«Неугодные правды» ересей были поэту по сердцу и по душе:
222
17 Бэлза И. Цит. соч. С. 51.
(«Рай», X, 136–138).
Так говорит канонизированный Фома Аквинский о еретике Сигере из Брабанта, поселившемся Дантовой волею в Раю. Знаменательнейшее место!
Дуалистический характер ересей, полюбившихся Данте, — вещь существенная. Именно в этой точке — возможное место встречи Дантова сознания с сознанием алхимическим. В подробности входить сейчас не будем.