Алхимия
Шрифт:
И всё же, несмотря на некоторые общие черты, мы не можем не отделять гениального Савиньёна де Сирано Бержерака, память о котором едва маячит в историческом тумане, от напыщенного забияки, превращённого Ростаном и другими беллетристами в воинственного Алкея, знаменитого своей фетровой шляпой и любовными похождениями. Но будем и справедливы: какой же всё-таки правдой дышит третье действие, где Сирано, утратив чванство и кичливость, со внезапным смирением удовлетворяется ролью простого посредника.
* * *
XLIII.
Из довольно сходных между собою портретов Сирано Бержерака следует вывод о том, что не менее совершенен был и его облик, в котором явно проступали чисто галльские черты.
Возвращаясь к монументальному носу, природной примете некоего прирождённого дарования, вспомним, что это и есть тот самый naz, который так любят истинные наследники готического искусства (art gotique) — арготьеры. Naz — тайный орган драгоценного обоняния, вынюхивающего сокровища естества, столь глубоко познанные Сирано. Пустое говорят все утверждающие, будто подобный руль портит черты лица! В ином мире (l'autre monde), описанном Сирано, главная стихия — время, и всякий, не обладающий достаточно длинным носом-рулём, чтобы управлять кораблём в ея океане, подлежит безжалостной кастрации. И вот Сирано получает от Селенитов слова, в которых звучат уверения, ободрение, похвала и утешение:
«Уразумейте исследованное нами за тридцать веков: большой нос — признак человека духовного, благородного, снисходительного, щедрого, свободного в суждении, а маленький — наоборот».
В Кабинете Эстампов Национальной Библиотеки есть четыре портрета Сирано: их можно найти по алфавитному каталогу собрания № 2. Все эти гравюры — изображения молодого человека с умным и приятным взором. Губы, увенчанные тонкими усиками, — маленькие, чувственные, с несколько пренебрежительным выражением. О носе не будем повторяться; заметим только, что он нисколько не портит овала лица, обрамлённого длинными, тщательно причёсанными волосами, спадающими на воротник.
Наименее лестный среди портретов представлен в виде гравюры, правдивость и достоверность этого изображения подтверждается тем, что оно было сделано с картины, нарисованной у благородных господ Ле Бре и де Прада, близких друзей Савиньёна де Сирано де Бержерака, дворянина французского. Вот латинская объяснительная надпись к этому портрету:
«Savinianus de Cirano de Bergerac, nobilis gallus ex icone apud Mobiles Dominos Le Bret et de Prade amicos ipsius antiquissimos depicto».
На этом драгоценном памятнике мы обнаруживаем слова:
«Z.H. pinxit L.A.H. delin(eavit) et sculpsit».
Тройные инициалы рисовальщика-гравёра в виде монограммы остались для нас загадкой, однако живописец Z.H. — это, по-видимому, французский художник Захария Хайнце (Zacharie Heince), родившийся в 1611 году в Париже и умерший 22 июня 1669 года, как сказано в B'en'ezit, где засвидетельствована его высокая репутация.
Три остальные гравюры — это эстампы (они хранятся в музее эстампов), один из них, анонимный, очень красив, его чаще всего воспроизводят: мы видим на нём высоко сияющие солнце и луну по обе стороны головы нашего героя и хвалебные вирши в честь микрокосма Мудрецов, в котором движутся оба герметических светила:
Всё земное клонит ко сну —
Я взлетаю на небеса,
Там зрю я Солнце и Луну,
Всех Богов зрю я чудеса.
Это исполненное ясной мудрости исповедание веры не может не соотноситься с известной записью Власия (Blaise) Паскаля, сделанной им в состоянии глубочайшего потрясения и полного пробуждения, которое постигло его ещё во дни пребывания души его в земной, болезненной и утомлённой плоти. Фулканелли приводит первую часть рукописи, найденной посмертно на мёртвом теле величайшего философа, автора Писем к провинциалу. Вот этот текст, в том виде, в каком он содержится в Философских Жилищах:
Год милости 1654.
Понедельник 23 ноября, день святого Климента, папы и мученика, и прочих из мартиролога,
Канун дня святого Хрисогона, мученика, и иже с ним,
Между десятью часами с половиною утра примерно до полуночи
и получаса,
ОГОНЬ.
Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова,
А не Философов и Мудрецов.
Уверенность, Уверенность, Любовь, Радость, Мир
. . . . . . . . . .[148].
Вслед за Мастером мы особо указываем на имя Хрисогона, несомненно, соотносимого Паскалем с Хрисогонией, то есть Происхождением Золота. Это слово (Chrysogonie), согласно словарям Лярусса, Герена и Бешереля, на тайном языке алхимиков означает, в частности, «семя золота, выделенное из раствора этого металла».
Точно так же, как пишет Пор-Рояльский затворник в своей посмертной записи, пишет и Сирано в своём Письме против педанта (Lettre contre un p'edant) о восхождении к высшему Ведению:
«Уразумейте, однако, что я познал одну вещь, которую вы не познали вовсе: эта вещь есть Бог»[149].
Двойная вещь (res-bis), то есть ребис (rebis) Великого Делания, коего знак — круг с точкой внутри — хорошо знаком алхимикам, есть также золото или философское солнце. Братьям-герметикам свойственно выражаться присловьями. Согласно Куаро д'Ассуси (Coyreau d'Assoucy), старому другу Сирано, имя последнего, написанное через i (не Cyrano, a Cirano)[150], образует занимательный ребус (rebus), восходящий к чисто фонетическим правилам универсальной кабалы:
«Маг и Царь когда-то были едины в одном лице, которое звали Царь Сир (Roy Cire), по-французски Sire, и этот Маг, этот Царь, этот Сир (Kir, Sur, Rus, Rosch — перев.), совершая свою работу, всегда находился в средоточии круга, то есть нуля, 0, и имя его было Сир-в-Зеро (Cir an 0), Царь в Нуле (0 = — перев.)».
* * *
Могущественный царь своего герметического малого мира, Сирано Бержерак, без сомнения, подчинялся традиционной дисциплине, обрамляющей его непроницаемым кругом (О) великой тайны. Сколько бы ни обсуждали биографы редкие даты и неясные факты его жизни, истинная суть ея покрыта неизвестностью. Это касается даже места рождения Савиньёна, каковым до конца прошлого века, согласно указаниям старинных издателей, считался город Бержерак в провинции Перигор. Так ли это? Если вспомнить о характере Сирано, то невольно приходит в голову: ни один из краёв не соответствует более удали и отваге нашего героя, как две провинции когда-то захваченные Карлом VII и с тех пор снабжавшие старое французское королевство храбрейшими вояками: