Алиби на выбор. («Девушки из Фолиньяцаро»).
Шрифт:
— Благодарю тебя, Тимолеоне!
На пороге кабинета стоял мэр и насмешливо улыбался. Рицотто позже клялся, что если в этот момент и не свалился, сраженный апоплексическим ударом, то только потому, что его организм не был к этому склонен.
— Начальник карабинеров, который считает местного мэра ненормальным, это великолепно. Да еще в присутствии постороннего! А если я потребую твоего смещения, дурачок?
— Послушайте, дон Чезаре…
— О, нет! Я достаточно наслушался… А я-то думал, что могу рассчитывать на твою дружбу…
— А как же, дон Чезаре! Я вас очень люблю!
— Ты меня очень любишь, но готов отправить в сумасшедший дом, так?
— Я? О, дон Чезаре, как вы можете говорить такие ужасные вещи?
— Прошу прощения, разве ты не сказал этому миланцу, что я ненормальный? Кстати, я сейчас встретил Амедео… Вы освободили его или он убежал?
Рицотто почувствовал необходимость проскользнуть на кухню и выпить стаканчик грумелло — единственное средство, способное привести его в чувство. Чекотти пришел к нему на выручку:
— Я освободил его.
— В общем, вы сами не знаете, чего вы хотите, а?
— Я хочу арестовать убийцу.
— Значит, это не Амедео?
— Не думаю.
— Тем лучше… Он славный малыш… Было бы жаль, если бы его жизнь закончилась в тюрьме. Вы знаете о том, что случилось с доном Адальберто?
— Да. Мы ждем, чтобы он лучше себя почувствовал, и тогда выясним, как все произошло.
Дон Чезаре насмешливо улыбнулся.
— Слечь из-за какого-то удара по голове! В мое время на это и внимания не обратили бы! Но эта молодежь не такая выносливая, как старшее поколение.
Чекотти не сразу понял, что в глазах мэра дон Адальберто принадлежал к презираемой стариком молодежи.
Выйдя из кухни, Рицотто вернулся в кабинет как раз в тот момент, когда, как всегда шумно, туда вошла Элоиза.
— Тимолеоне, ты великодушен и благороден. Я сожалею теперь о том, что не вышла за тебя замуж, когда ты умолял меня об этом!
— Уверяю тебя, Элоиза, ты путаешь…
— Ну полно, дон Чезаре знает нас всю жизнь и хитрить перед ним не стоит. Ты вернул мне сына, будь же благословен среди карабинеров!
— Тебе следует за это поблагодарить синьора инспектора.
Радость так переполняла синьориту Россатти, что ее хватило бы с избытком на весь мир. Она бросилась к сидевшему на стуле Маттео и горячо поцеловала его в обе щеки раньше, чем полицейскому удалось помешать ей. Потом она с достоинством воскликнула:
— Это поцелуй благодарной матери!
Послышался блеющий смех дона Чезаре.
— Эта Элоиза всегда была хорошей штучкой… Кстати, дитя мое, тебе придется поторопиться со свадьбой, если ты хочешь, чтобы я на ней присутствовал.
— С какой свадьбой?
— Твоей и Тимолеоне, с какой же еще? Побледневший Тимолеоне пролепетал с трудом:
— Но, дон Чезаре, у нас об этом никогда не было речи!
— Как это не было? Всякий раз, когда я вхожу в этот кабинет, я слышу, как вы любезничаете! Тимолеоне, неужели ты лишен принципов?
Рицотто чувствовал, что скатывается в роковую пропасть, не имея сил за что-нибудь ухватиться.
— Вы… вы преувеличиваете… дон Чезаре!
— Лжец! Посмей только утверждать, что не любишь ее!
— Дело не в этом, но…
— Видишь? Кроме того, ты просил ее руки в свое время. Ее ответ запоздал на несколько десятилетий, вот и все. Ты согласна, Элоиза?
— Боже мой, дон Чезаре, мы с Тимолеоне старые друзья… Это, может быть, не очень разумно… А у меня ребенок, и я никогда с ним не расстанусь!
— У тебя ребенок?
— Ну как же! Амедео!
В это время, к счастью, карабинер Бузанела прервал развитие драмы, грозившей связать Тимолеоне и Элоизу до конца их дней. Доктор, доложил он, проходил мимо и сказал, что дон Адальберто в состоянии принять ненадолго посетителей.
Когда Маттео Чекотти увидел спальню дона Адальберто во всей ее монашеской наготе, он изменил свое мнение о раздражительном священнике, который так плохо к нему отнесся. Стоя рядом с доном Чезаре и начальником карабинеров, он смотрел на изможденное лицо падре, выдубленное горными ветрами и жарким солнцем. На белой подушке, в ореоле марлевой повязки, охватывающей голову, оно казалось ликом старого святого, выточенным из древа. Его ясные глаза были устремлены на посетителей. Тимолеоне подошел к постели и прерывающимся от волнения голосом произнес небольшую речь, в которой описал ужас всех жителей Фолиньяцаро при известии о покушении на их пастыря и их Облегчение, когда они узнали, что он пострадал в основном от испуга.
— Кто тебе позволил утверждать, что я испугался?
Прервав таким образом лирический порыв доброго толстяка, падре вынудил его замолчать.
— Почему бы я испугался? Я ожидал этого нападения, но не знал, где и когда оно произойдет. Убийца Таламани и Джельсомины не мог дать мне вернуться сюда со сведениями, которые я должен был привезти из Милана. Именно потому, что я не испугался, я сумел ослабить удар, нанесенный мне убийцей.
— Так вы видели его, падре?
— Конечно, но мне не нужно было его видеть, чтобы узнать, кто он!
Чекотти захотел сразу уточнить одну деталь, не дававшую ему покоя:
— Простите, дон Адальберто, но если ваша смерть имела такое значение для преступника, как могло случиться, что он не довел дело до конца?
— Видите ли, синьор, это дилетант, не обладающий опытом профессионала.
Дон Чезаре заметил:
— Современные юнцы считают, что они все могут, еще ничему не научившись.
Падре пропустил мимо ушей нелепые слова мэра и предложил посетителям подойти к нему поближе, так как ему трудно говорить громко. Они повиновались.