Алиби на выбор. («Девушки из Фолиньяцаро»).
Шрифт:
— Хватит!
Они замолчали, видимо, усмиренные, но Маттео знал, что это далеко не так.
— Главное, не думайте синьорины, что ваша маленькая — и неудачная — комедия меня одурачила.
Полицейский залюбовался на невинное удивление, которое, казалось, парализовало их после этого замечания. Решительно, девушки из Фолиньяцаро были врожденными актрисами!
— Раньше чем позволить вам продолжать ваш номер, я считаю нужным предупредить вас, что по сообщенным мне сведениям одна из вас была с Эузебио незадолго до его смерти, может быть, даже в тот миг, когда он встретил своего будущего убийцу. Следовательно, она является свидетельницей и обязана говорить только правду под страхом очень серьезных санкций. Вы меня хорошо поняли? Теперь снова ставлю тот же вопрос: кто сопровождал Эузебио Таламани в вечер его смерти?
Нимало но смутившись, девушки опять дружно ответили:
— Я.
У Маттео сжались кулаки. Он догадывался, что за его спиной Бертолини подмигивает дочерям, и хотел уже обернуться и перенести весь свой гнев на сапожника, но в это время тот сам вмешался в разговор:
— Внимание, детки!.. Вы слышали, что сказал синьор инспектор? Вопрос стоит серьезно! Этот Эузебио немногого стоил, но все же… Вы должны повиноваться!
Полицейский изменил форму вопроса:
— Которая из вас лжет?
Указывая друг на друга, они воскликнули с одинаковой убежденностью:
— Она!
— Прекрасно… Собирайте ваши вещи, я увожу вас с собой.
Бертолини запротестовал:
— Вы их увозите… вы их увозите! Минутку! А куда вы их увозите?
— В тюрьму.
— Ну вот еще!.. Подождите, вы слишком резко с ними разговариваете. Вы не знаете, как за них взяться… Эти девчонки очень чувствительны… Лучше я сам с ними поговорю…
И не дожидаясь ответа, он обратился к своим наследницам:
— Слушайте, девочки, с меня хватит! Если я правильно понял, то по крайней мере одна из вас встречалась с Таламани, и это без моего разрешения! Этой бесстыжей я задам такую трепку, что она будет о ней помнить всю свою жизнь. Так вот: которая из вас?
Отвечайте или я буду колотить обеих до тех пор, пока не узнаю правды!
Последовало короткое молчание, во время которого Эуфразия и Клара смотрели друг другу в глаза пока, наконец, Эуфразия не призналась:
— Это я…
Сапожник торжествующе посмотрел на Чекотти:
— Видите, синьор? Но скажи нам, Клара, почему ты уверяла, что это ты?
— Я хотела помочь Эуфразии.
Сапожник снова взглянул на Чекотти, видимо, ожидая одобрения.
— Какое у нее доброе сердце, правда? Вылитый я! В ее возрасте мне случалось получать взбучку за других… Наследственность что-нибудь да значит… А теперь, Эуфразия, тебе придется объяснить свое поведение! Чего ты хотела добиться, встречаясь с этим типом?
— Я сказала неправду, папа.
— Сказала неправду?
— Да, чтобы позлить Клару. Бертолини призвал Маттео в свидетели:
— А вот это ее бедная мать… Моя дорогая несчастная жена только тогда и бывала довольна, когда ей удавалось втянуть других в какую-нибудь неприятную историю… Не бойся, Эуфразия… Скажи нам правду.
Чекотти прикинулся удивленным:
— А что, это слово известно в Фолиньяцаро?
Оставив без внимания ироническое замечание инспектора, сконфуженная Эуфразия приступила к признаниям:
— Я знала о склонности Клары к Таламани… Таламани ведь был синьором… Меня это заставило ревновать, и я дала ей понять, что мы тайком встречаемся… Тогда ревновать стала она. Но Таламани ни о ком, кроме Аньезе, не думал, и Клара это знала. В день помолвки Аньезе и Эузебио она подняла меня на смех, а я, желая защититься, сочинила целую историю… Я сказала ей, что в действительности Эузебио любит меня, а дочь нотариуса только для отвода глаз… Она мне не поверила, и я поклялась, что жених назначил мне свидание на этот самый вечер, чтобы доказать, как мало значения для него имеет Аньезе… Я дождалась, когда он проходил мимо нашего дома, спустилась на улицу и подошла к нему…
— Я это видела!
Выражение лица Бертолини при этих словах заставило Чекотти подумать, не приближается ли дело к развязке. Может быть, он все-таки узнает наконец правду? Он сказал:
— Взвешивайте хорошенько ваши слова, Клара… Вы уверены, что видели, как ваша сестра подошла к Таламани?
— Да… Меня даже удивило, что они не поцеловались.
Сапожник завопил:
— Только этого не хватало! Я бы ему тут же свернул шею, можете не сомневаться!
А что, если под чудаковатой внешностью Бертолини скрывался ревнивый отец, способный нанести смертельный удар человеку, который без его ведома ухаживал за одной из его дочерей? Но почему, в таком случае, была убита Джельсомина? Чекотти по-прежнему считал, что оба убийства связаны между собой, хотя и не понимал, каким образом.
— Вы слышали, Эуфразия, что сказала ваша сестра?
— Она ошибается.
Клара покачала головой, давая понять, что она уверена в своих словах.
— Как могла родная сестра вас не узнать?
— Клара стояла у окна нашей с ней комнаты… Когда я вышла на улицу, храбрость мне изменила. Я уже собиралась вернуться и признаться сестре в обмане, но в это время увидела, как кто-то остановил Таламани…
— Это был мужчина или женщина?
— Женщина… Я дала им удалиться, сама же проскользнула в наш сад и там подождала с полчаса. Потом поднялась и рассказала сестре со всеми подробностями о своей прогулке с клерком нотариуса… Клара мне поверила — она была уверена, что видела меня с Таламани.
Сапожник вздохнул:
— Вот так-то лучше!
— По-моему, тоже!
И Клара поцеловала сестру, которая вернула ей ее поцелуй. Растроганный Бертолини похлопал полицейского по плечу.
— После этого вы будете утверждать, что мои дочери не хорошие девочки?
Но Чекотти сейчас трудно было растрогать. Он прервал нежные излияния, спросив:
— Эуфразия, узнали вы ту, с кем ушел Таламани?
Страшно смутившись, она посмотрела на отца и сестру, как будто просила у них позволения ответить.
— Да или нет?
Она ответила утвердительно, но так тихо, что об этом можно было только догадываться.
— Кто это был?
— Аделина.
— Какая Аделина?
— Аделина Гамба, дочь кузнеца.
Все начиналось сначала! Инспектор готов был рвать на себе волосы! Ему придется, видно, допросить все женское население Фолиньяцаро. Он ясно чувствовал, что его водят за нос, но не решался оставить без внимания новый след, хотя сразу заподозрил, что он ложный. Он мог поклясться, что за всю историю миланской уголовной полиции ни одному полицейскому не приходилось находиться в подобной ситуации. Эти циничные девицы швыряли его, как мячик, одна к другой. Тереза, Сабина, Эуфразия и Клара казались ему видениями из кошмарного сна, ведущими вокруг него дьявольский хоровод, в котором появлялись все новые и новые фигуры.