Алиедора
Шрифт:
Несколько оборванцев тоже захохотали. А двое громил бандитского вида и вовсе двинулись к девушке с самыми что ни на есть гнусными ухмылками.
Алиедора ощутила, как живот скрутило судорогой. Правая рука легла на рукоять тесака, хотя умом она понимала, что надо уносить ноги. Но скакун её устал, да и она ничего не ела со вчерашнего дня…
— Ка-акая птичка-бабочка! — прогнусил один из громил, подходя вплотную. Другой попытался зайти Алиедоре за спину, и девушка невольно попятилась — прочь, за порог. Однако в плечи ей тотчас вцепились ещё чьи-то руки, резко толкнули обратно, в жаркую духоту
Алиедора и глазом моргнуть не успела, как оказалась растянутой поперёк стола — ноги остались на полу, один из громил держит за руки, прижимая запястья к липкой столешнице, а другой, с сопением облапив за талию, шарит по застёжкам пояса, где и кошелёк, и всё прочее — в привешенных сумочках.
Не требовалось быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, как с ней собираются обойтись. Трудно поверить, чтобы вот так сразу… едва завидев…
Алиедора истошно завизжала, перекрыв даже гнусный гогот оборванцев. Попыталась лягаться — бесполезно, сразу же зажали и ноги. Застёжка пояса наконец уступила, кожаные штаны стали предательски съезжать, на шее она ощутила чужое смрадное дыхание; чьи-то пальцы больно вцепились ей в грудь.
— А-а-а-а-а-ай!!!
Не укусить, не пнуть, не оцарапать…
Державшего её руки громилу слишком привлекло созерцание её обнажившихся прелестей, с раззявленных губ стекала слюна. Его толкнул другой оборванец, явно недовольный обзором, и потная лапища, прижимавшая к доскам запястье Алиедоры, чуть ослабила хватку.
Пальцы беглянки метнулись к бесполезно болтавшемуся тесаку — никто из насильников даже не потрудился сорвать его и отшвырнуть в сторону. Отмахнулась — слепо, в ужасе, не видя куда…
Руки внезапно стали свободны. А державший их громила молча оседал, прижав обе грязные лапищи к рассечённому наискось лицу — лезвие тесака прошло от правого угла рта через нос и левый глаз, окончив кровяной росчерк возле левого виска.
— Ы? — выдохнул кто-то за спиной Алиедоры.
Ничего не соображая, она вновь ткнула тесаком — угодив кому-то под ребро.
Терзавшие её пояс руки исчезли, кто-то падал рядом, кто-то замахнулся, свистнула дубинка и врезалась в столешницу. Алиедора крутнулась, снова завизжала — и тут по всей таверне пронёсся жуткий треск, словно десятки и сотни могучих челюстей впились в опорные столбы, «Побитую собаку» наполнил едкий кислый запах, от которого запершило в горле и из глаз полились слёзы.
Алиедора не знала, что заставило её первой завопить: «Гниль!»
А столы уже опрокидывались, разваливались камни очага, падали вертела, и очумело верещал несчастный поварёнок при виде падающего в угли жаркого. Доски пола трещали и лопались, летели щепки, и прямо посреди таверны вспучивался чудовищный пузырь. Чему там было надуваться, в подполе, что удерживало смертельный яд? Кто знает, отчего он не разлился сразу?
Выбивая окна и двери, бросая всё, что мешало бежать, впереди яда Гнили хлынул гной человеческий. Об Алиедоре все разом забыли — и даже громила с рассечённым лицом выл, пытаясь отползти прочь.
У коновязи рвал постромки вороной Алиедоры. Чуть не падая, она метнулась к нему, увидала, как сразу двое оборванцев вцепились в повод скакуна — только лишь для того, чтобы оказаться под острыми раздвоенными копытами. Боевой жеребец пробивал ими кованые доспехи.
Стены «Побитой собаки» разъезжались, проваливалась крыша, кислый запах стал совершенно нестерпимым. Визжа, доньята Венти взлетела в седло, скакун захрапел, не нуждаясь в понуканиях. Оборванцы и громилы, разбойники и побирушки — все с воем разбегались сейчас в разные стороны, а внутри «Собаки» раздался вдруг громкий хлопок, крыша осела окончательно, а изо всех щелей хлынул поток гнилостно-желтоватых многоножек.
Алиедора знала, что такое Гниль. Страшное бедствие доселе обходило стороной владения сенора Деррано, однако в окрестностях замка Венти как-то случилось. От него не было иной защиты, кроме каменных стен да молитвы — и то сказать, даже гранит поддавался, уступая напору неутомимых челюстей. Счастье, что многоножки жили только от рассвета до заката и не дольше, — иначе не спасли бы никакие стены.
Гайто доньяты растоптал несколько самых шустрых тварей и рванулся, огромным прыжком переносясь через выплеснувшуюся из развалин таверны мутно-жёлтую, шелестящую множеством ног волну. Вороной взревел, словно его дикий сородич во время гона, и помчался так, что в ушах Алиедоры засвистело.
Она ещё нашла в себе силы оглянуться, увидеть, как жёлтый прилив одного за другим настигал бегущих и как они опрокидывались, иные молча, иные с отчаянными воплями — очень быстро, впрочем, пресекавшимися.
Потом оглядываться она перестала. Дорога неслась навстречу, ветер зло хлестал по лицу, из глаз катились слёзы.
Славно встретила тебя родная меодорская земля, благородная доньята Алиедора Венти.
Конечно, к закату жуткие твари передохнут сами, опрокинутся все, как одна, на спину и умрут, слегка подёргивая конечностями. Но пока это случится, они успеют добраться до окрестных хуторов и охотничьих избушек, до недальних деревенек; страшный круг будет расширяться, словно впитывая солнечные лучи, обращая их в смертное проклятье; и только благословенные Гончие, небесные враги всякой нечисти и бесовской твари, положат предел кровавому пиршеству.
Только теперь Алиедора заметила, что в правой руке по-прежнему зажат окровавленный тесак, — как она взлетела на спину гайто, как правила им одной левой рукой — поистине неведомо.
…Наконец утомился даже могучий жеребец, пошёл тяжким шагом, опустив голову и поводя боками. Эдак тебя и загнать недолго, всполошилась доньята. Страх лишиться скакуна вытеснил всё остальное, даже ужас от совсем недавнего. По сравнению с едва не случившимся в таверне плётка и верёвки Байгли казались невинными развлечениями.
Алиедора спешилась. Доньята вела гайто в поводу, пока не услышала журчание ручья. Рядом с потянувшимся к воде жеребцом она упала на колени, долго и жадно пила.
Сколько ж всего случилось за последний день!
Празднество в Деркооре; закрывающаяся за ними с Байгли Деррано дверь свадебного покоя; вдруг перекосившееся, оскотинившееся лицо мужа, что прежде казалось ей порою даже и привлекательным; верёвка, захлестнувшая её запястья; свист плети, обжигающая боль, от которой темнеет сознание; её жалкие стоны и мольбы о пощаде…