Алиенист
Шрифт:
– Умница.
– Джон?…
– Да?
– Я просто ни разу… То есть я одна, кто никогда… это действительно так ужасно?
Что я мог ей ответить? Подойдем практично.
– Тебе понадобится нашатырь. Но попробуй ничего не бояться. Мы все будем рядом. Возьми кэб и заедь за мной. Поедем вместе.
Я услышал, как она глубоко вздохнула.
– Хорошо, Джон.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
АССОЦИАЦИЯ
Один и тот же внешний объект может наводить на мысль о любой из множества реальностей, с ним ассоциирующихся, – ибо в превратностях нашего внешнего опыта мы обречены постоянно встречать один и тот же предмет в различных окружениях.
ГЛАВА 14
К тому времени, когда экипаж Сары достиг Вашингтон-сквер, она уже избавилась от большинства страхов, которые сменила суровая решимость. Выглядела моя приятельница довольно рассеянно – я задал ей несколько глупых вопросов, пока наша коляска грохотала но брусчатке Бродвея, но Сара смотрела прямо перед собой, невозмутимо сосредоточившись – на чем? Она не ответила, а самостоятельно определить я не решался. Я подозревал, что она поглощена своим, как ей казалось, жизненным предназначением, а именно: доказать, что женщина способна стать хорошим и действенным офицером полиции. Зрелища, подобные тому, что ожидало нас сегодня, грозили стать обязательной частью ее профессиональных обязанностей, если мечте ее предстояло осуществиться, и она это знала. Поддаться характерному для ее пола малодушию было бы вдвойне непростительно и невыносимо, поскольку сие означало бы нечто намного превосходящее личную неспособность вынести кровавую картину. Так что пока Сара уставилась на круп нашей лошади и, скупо роняя слова, прикладывала все мысленные усилия к тому, чтобы по прибытии на место не уступить бывалым детективам.
Все это, между тем, контрастировало с моими собственными попытками разрядить напряжение непринужденной болтовней. К тому времени, как мы добрались до Принс-стрит, я устал от собственного нервического голоса, а на Брум уже готов был сдаться, променяв свои жалкие попытки установить хоть какой-нибудь контакт – на лицезрение проституток и их клиентов, выходящих из концерт-холлов. На углу я увидал норвежского матроса: тот был настолько пьян, что слюни потоком текли на его форму, а две танцовщицы бережно поддерживали его, в то время как третья безнаказанно обшаривала его карманы. Обычное дело, но в ту ночь эта картина почему-то мне запомнилась.
– Сара, – спросил я, когда мы пересекли Канал-стрит и потряслись в сторону Городской ратуши. – А ты когда-нибудь бывала в «Мануфактуре Шаня»?
– Нет, – быстро ответила она, и выдох ее обернулся паром в морозном воздухе. После жестоких мартовских морозов апрель, как и всегда в Нью-Йорке, почти не обещал передышки.
Не слишком-то удачная завязка беседы, но я продолжал:
– Обычная шлюха, просто работающая в доме терпимости, знает больше способов растрясти клиента, чем я смогу перечислить, а дети из таких мест, как «Мануфактура» и «Парез-Холл», ни в чем по этой части не уступают взрослым. Что если наш человек – один из этих клиентов? Может, его столько раз надували, что он решил выйти из игры и выставить собственный счет? Теория, кстати, всерьез рассматривалась по отношению к убийствам Потрошителя.
Сара поправила тяжелую полость у нас на коленях с таким видом, который я бы не назвал заинтересованным.
– Я полагаю, Джон, что это возможно. Почему ты сейчас об этом думаешь?
Я повернулся к ней:
– Все эти три года после убийства Цвейгов и до нашего первого январского тела – что если не было никаких спрятанных и до сих пор не найденных тел? Что если мы ошибались с этой теорией? Что если он не совершал никаких преступлений в Нью-Йорке – просто потому, что его здесь не было?
– Не было? – уже заинтересованно переспросила Сара. – Ты имеешь в виду, был в отъезде? Уезжал из города?
– Что если ему пришлось? К примеру, он моряк. Половина клиентов «Мануфактуры», да и у Эллисона – сплошь моряки. Будь он постоянным клиентом, он мог бы не вызывать подозрений – и даже знать мальчиков лично.
Сара обдумала мои слова и кивнула.
– Неплохо, Джон. И так он бы действительно приходил и уходил незамеченным. Посмотрим, что остальные на это скажут, когда мы… – ее голое дрогнул, и она отвернулась, – … когда мы приедем. – И в салоне тишина воцарилась снова.
Кэсл-Гарден находился в самом сердце Бэттери-парка, и чтобы туда попасть, нам следовало миновать начало Бродвея и проехать дальше: рысью через подлинное нагромождение архитектурных стилей, которыми в те годы щеголяли издательские и финансовые кварталы Манхэттена. На первый взгляд, было немало странного, скажем, в здании «Уорлда» или многоэтажном Национальном Обувном и Кожевенном Банкс, чьи угрожающие массы (по крайней мере, до появления башен «Вулворта» и «Сингера» они казались таковыми) нависали над такими приземистыми и богато украшенными памятниками викторианской эпохи, как Старый Почтамт и штаб-квартира «Общества беспристрастного страхования жизни». Но чем дольше вы ехали по этому кварталу, тем заметнее становилась общая черта этих зданий, подавлявшая собой их стилистическое многообразие: роскошь. Немалую часть своего детства я провел именно в этом районе Манхэттена (мой отец управлял средних размеров инвестиционным фондом), и с ранних лет меня поражала немыслимая активность людей, нацеленная на добычу и сохранение денег. Она и привлекала, и отвращала одновременно, но в 1896 году служила, бесспорно, самой веской причиной существования Нью-Йорка.
В ту ночь я вновь почувствовал эту дикую силу – даже несмотря на то, что улицы в половине третьего ночи были темны и безжизненны. И когда мы проезжали мимо кладбища у церкви Троицы, где был похоронен отец американской экономики Александр Гамильтон [16] , я поймал себя на том, что ошеломленно улыбаюсь и думаю про себя: «Да, он был безрассуден, все верно». Кем бы ни был наш преступник и какое бы смятение души ни двигало им, он уже не ограничивал себя менее респектабельными районами. Напротив – он отправился в святая святых богатой элиты и осмелился оставить тело в Бэттери-парке, в непосредственной близости от резиденций многих финансовых воротил. Да, если наш подозреваемый действительно вменяем, как свято считал Крайцлер, это было выходкой не просто варварской, но дерзкой – а такие у жителей города всегда вызывали смесь ужаса и завистливого уважения.
16
Александр Гамильтон (1755—1804) – государственный деятель, автор программы ускоренного торгово-промышленного развития США.
Наша коляска остановилась у Боулинг-Грин, и ко входу в парк мы отправились пешком. Экипаж Крайцлера стоял на повороте у Бэттери-плейс, на облучке сутулился Стиви Таггерт, завернутый в теплое одеяло.
– Стиви, – позвал я. – Караулишь ребят из округа?
Дрожа от холода, мальчишка кивнул.
– А заодно держусь от них подальше, – добавил он, показывая головой на гущу деревьев. – Жуткое все это дело, мистер Мур.
В парке дорогу до громадных каменных стен Кзсл-Гарден нам указывали несколько дуговых фонарей. Первоначально здесь был укрепленный форт, называвшийся Кэсл-Клинтон, – его выстроили в 1812 году для охраны подступов к Нью-Йорку, а впоследствии передали на попечение городу и переделали в крытый павильон, который много лет служил оперными подмостками. В 1855-м его перестроили вновь – уже как центр иммиграции, и до того, как эту роль принял на себя в 1892 году остров Эллис, через его старые стены прошло никак не меньше семи миллионов неприкаянных душ. Не так давно официальные лица города снова пытались сочинить еще какое-нибудь назначение старому форту: на сей раз кому-то в голову пришло разместить в круглых стенах Нью-Йоркский Аквариум. Перестройка была в самом разгаре и строительный мусор стал попадаться нам с Сарой задолго до того, как мы различили в ночном небе силуэт, старой крепости.