Алиенист
Шрифт:
Я умолк; ибо если Яфет Дьюри жив до сих пор и все это время даже не пытался связаться с братом, несчастный фермер действительно ничем не мог помочь нашему следствию. А рассказать ему о наших подозрениях, пока ничем не подкрепленных, – это будет верхом психической жестокости. Потому я подчинился инструкциям Крайцлера, и когда Дьюри, укротив дерзкое парнокопытное, вернулся в амбар, состряпал для него убедительную историю о поезде в Нью-Йорк и скорой сдаче материала в номер. С моим журналистским опытом подобный фокус – примитивное упражнение на устную импровизацию в сложных обстоятельствах.
– Но
– Могу заверить вас, мистер Дьюри, – знание того, что на сей раз я говорю ему чистую правду, придало моему голосу убедительность, – что о вашем брате не появится ни единой статьи. То, что вы рассказали, позволит нам выяснить, где и когда полицейское расследование свернуло с верного пути, не более того. Все будет расцениваться точно так же, как вы нам поведали, – сугубо конфиденциально.
После этих слов фермер крепко пожал мне руку:
– Благодарю вас, сэр.
– Ваш брат много страдал, – сказал Крайцлер, также пожимая руку Дьюри. – И я подозреваю, что его страдания не прекратились после того, как убили ваших родителей – естественно, если он до сих пор жив. Не нам судить его, и наживаться на его муках мы тоже не станем. – Кожа на лице Дьюри снова натянулась – он едва сдерживал переполнявшие его эмоции. – У меня есть еще один-два вопроса, – продолжал Ласло, – если позволите.
– Если я знаю ответы – считайте, что вы их получили, доктор, – ответил Дьюри.
Крайцлер признательно склонил голову:
– Насчет вашего отца. Многие кальвинистские священники не уделяют должного внимания церковным праздникам, но у меня сложилось ощущение, что он был не из их числа?
– Абсолютно, – ответил Дьюри. – Праздники в нашем доме были немногими приятными событиями. Мать, разумеется, возражала. Брала в руки Библию и объясняла, что праздновать их – сродни папистской ереси, а карается она страшно. Но отец стоял на своем. В такие дни он даже бывал особенно красноречив. Но я не понял, почему…
Черные глаза Крайцлера явно вспыхнули, когда он, подняв руку, ответил:
– Право же, это сущая ерунда – просто любопытно стало. – Уже забравшись в рыдван, он будто бы вдруг вспомнил что-то. – Да, и еще один нюанс. – Дьюри вопросительно поднял взгляд. Я уже стоял на подножке. – Ваш брат, Яфет, – продолжил Ласло. – Как у него возникли… трудности с лицом?
– Спазмы, что ли? – недоуменно ответил Дьюри. – Сколько помню, они всегда у него были. Может, когда он был младенцем, их и не было, но потом да – и на всю жизнь…
– Они были постоянными?
– Да, – сказал Дьюри, роясь в памяти. А потом улыбнулся: – Только в горах, конечно, прекращались. Когда он ставил силки. Тогда глаза его были спокойны, как гладь пруда.
Я уже не знал, сколько новых откровений смогу пережить, не взорвавшись от ликования, но Крайцлер оставался невозмутим.
– Несчастный, однако во многих отношениях замечательный был мальчик, – произнес он. – У вас,
– Он ненавидел сниматься, доктор, и это понятно.
– Да. Да, я так и думал. Ну что ж, всего доброго, мистер Дьюри.
На этом мы наконец покинули ферму. Я обернулся и увидел, как Адам Дьюри тяжело зашагал в амбар, и его длинные мощные ноги в тяжелых сапогах с тем же чавканьем увязали в навозе, едва не затапливавшем постройки. Перед тем как скрыться за дверью, он вдруг обернулся и посмотрел на дорогу.
– Крайцлер, – сказал я. – А Сара что-то говорила об этом тике Яфета Дьюри? В газетах вроде не упоминалось?
– Что-то я не припомню… – ответил Крайцлер, не оборачиваясь. – А почему вы спрашиваете?
– Потому что, судя по его лицу сейчас, я бы решил, что про тик вообще нигде ранее не говорилось, и он только что это понял. Теперь ему предстоит изрядно поломать голову, пытаясь понять, откуда нам это известно. – Хотя мой восторг достиг заоблачных высот, я изо всех сил старался его сдерживать, но, повернувшись к Ласло, все же вскричал: – Боже милостивый! Скажите мне, Крайцлер, скажите, что мы его поймали! Этот человек поведал нам много чертовски непонятного, но умоляю – скажите мне, что мы на верном пути!
Крайцлер позволил себе легкую улыбку и с чувством сжал правую руку в кулак.
– Все собирается воедино, Джон. Это единственное, в чем я уверен. Возможно, мы собрали еще не все части головоломки, да и те, что есть, пока неверно легли, но – да, большинство уже у нас в руках! Возница! Отвезите нас прямо на станцию Бак-Бей. В 6:05 отправляется поезд на Нью-Йорк, насколько я помню, мы должны успеть на него.
Следующие несколько миль, должно быть, мы проехали в полувнятном облегчении, сдержанно торжествуя; знай я, насколько быстротечными были эти мгновения, я бы наслаждался ими гораздо больше. Но примерно через час, после того, как мы проехали половину пути к станции Бак-Бей, в отдалении раздался резкий звук, весьма похожий на треск сломанной ветки, и торжеству нашему пришел конец. Как сейчас помню: треск этот сопровождался коротким свистом, а затем что-то ударило в шею нашей лошади, откуда ударил фонтан крови, и животное рухнуло бездыханным на землю. Никто из нас не успел сообразить, что происходит; треснуло и просвистело еще раз, и что-то вырвало из правого плеча моего друга примерно дюйм плоти.
ГЛАВА 35
С коротким воплем и длинным проклятьем Крайцлер рухнул на пол рыдвана. Понимая, что нас все равно отлично видно стрелку, я едва ли не выкинул своего друга на дорогу, после чего принудил заползти между колес, где мы оба вжались в землю. Возница же спокойно слез с козел и направился к мертвой лошади с очевидной целью подвергнуть ее осмотру. Я заорал, чтобы он укрылся, но от столь вопиющей потери кормильца парень словно бы оглох к опасности и являл собой превосходную мишень. То есть пока не раздался следующий выстрел, и пуля не взрыла землю у его ног. Внезапно придя в себя, возница стремглав припустил в заросли ярдах в пятидесяти за нашими спинами, напротив той рощицы, что, вероятно, скрывала нашего стрелка.