Алисизация: раскол
Шрифт:
– Теперь ты понимаешь, не так ли?.. Даже любовь того дитяти не принадлежала тебе одному. Да нет… было ли там для тебя вообще хоть что-то?
Сладкий голос вливался в Юджио, путая его мысли. Безграничный голод и одиночество вспухали у него в груди. Он чувствовал, как его сердце трескается, как от него откалываются кусочки.
– Но я не такая, Юджио.
Самый соблазнительный за все это время голос вплыл ему в голову, как аромат плода, полного нектара.
– Я буду любить тебя. Я отдам всю свою любовь тебе и только
Полуоткрытые глаза Юджио, как в тумане, видели девушку – Администратора, первосвященника Церкви Аксиомы с блестящими серебряными волосами и глазами, с чарующей улыбкой на губах.
Сдвинув ноги, тонущие в мягком матрасе, она села прямо.
Медленно приподняла руки, принялась играться с лентой на светло-фиолетовой шелковой ночной рубашке, удерживающей груди.
Гибкие пальцы взялись за концы ленты из серебряных нитей и медленно, мягко потянули.
Все больше красивой белой кожи становилось видно в вырезе; груди дрожали, словно затягивая Юджио.
– Иди ко мне, Юджио.
Этот шепот походил одновременно на голос матери, который он слышал в том сне, и на голос Алисы, который достиг его ушей в том наваждении.
В спутанном сознании Юджио смотрел на тонкую фиолетовую материю, порхающую подобно цветочным лепесткам вокруг ужасно тонкой талии.
Эта девушка поистине была цветком – большим демоническим цветком, заманивающим и пленяющим жуков и маленьких птиц своим горячим ароматом и обильным нектаром.
Какая-то часть Юджио все понимала, но притягательность этого цветка, которая буквально сочилась из его белоснежного нутра, таящегося среди фиолетовых лепестков, была слишком сильна, и мысли Юджио, разорванные в клочья только что увиденным наваждением, затянуло в эту вязкую жидкость.
Тебя никогда раньше не любили; лишь поэтому ты мог быть доволен тем, что имел.
Так сказала Администратор. И Юджио постепенно начал принимать это как факт.
Сам Юджио мог честно сказать, что любит своих родителей, братьев, друзей детства. Когда он смотрел на мать, довольную красивым цветком, который он сорвал; когда он наблюдал за отцом и братьями, весело уплетавшими пойманную им рыбу, – он был счастлив. Он даже собирал травы в лесу и относил Джинку и его прихвостням, если узнавал, что те простыли, – хоть они и были поганцами.
Но что они сделали для тебя? Чем именно они отплатили тебе за твою любовь?
Вот именно… он ничего не мог припомнить.
Прямо перед его глазами губы Администратора вновь изогнулись в улыбке, и Юджио увидел еще одну картину из прошлого.
Это было весной того года, когда ему исполнилось десять… в тот день, когда ему и другим детям старейшина деревни на главной площади назначил Священный долг. Глядя с помоста на нервничающего Юджио, старейшина Гасуфт произнес: «Рубщик Кедра Гигаса», – совсем не то, что Юджио ожидал услышать.
Но все же то тут, то там в кучке детей раздались завистливые возгласы. «Рубщик» – это был почетный Священный долг, передающийся из поколения в поколение с самого основания деревни Рулид; вдобавок Юджио получит хоть и не меч, но все-таки самый настоящий топор. Даже сам Юджио тогда вовсе не был недоволен.
Крепко сжимая лист пергамента, обмотанный красной
Повисло короткое молчание, нарушил которое младший из его братьев. Он цокнул языком и выругался, а потом сказал: я думал, сегодня в последний раз чистил коровник. Старший брат затем сказал отцу: плакали наши планы, что сажать в этом году; а отец со стоном спросил Юджио, во сколько эта его работа будет заканчиваться и сможет ли он после нее помогать в поле. Словно боясь угрюмых мужчин, мать исчезла в кухне, не произнеся ни слова.
Следующие восемь лет Юджио всякий раз, появляясь дома, испытывал чувство стыда. И это несмотря на то, что жалованьем Юджио как рубщика распоряжался отец и как-то незаметно у них стало больше коз, а инструменты поменялись на новые; несмотря на то, что Джинк, назначенный учеником стража, тратил все жалованье на себя, ел на обед пшеничные пироги с мясом и хвастался сапогами, подбитыми гвоздями, и мечом в классных ножнах. А Юджио вынужден был довольствоваться изношенными башмаками да джутовой сумкой со вчерашним черствым хлебом и ходить в таком виде перед Джинком.
– Видишь? Ну что, сделал ли хоть кто-то из тех, кого ты любил, хоть что-то для тебя, хоть раз? Все ведь было наоборот – они радовались твоей убогости, даже смеялись над тобой, не так ли?
Да… именно так.
Года через два после тех событий одиннадцатого лета Юджио, когда Рыцарь Единства забрал Алису, Джинк сказал ему: теперь, когда дочки старейшины нет, в деревне не осталось больше женщин, которым на тебя не наплевать.
Во взгляде Джинка тогда явственно читалось: «И поделом тебе». Джинк откровенно радовался, что Юджио лишился чести быть лучшим другом Алисы, самой красивой девочки в деревне, да еще гения по части Священных искусств.
В общем, ни один человек в Рулиде не откликнулся на чувства Юджио. Хотя он честно заработал право получить что-нибудь взамен того, что он отдавал, это право у него бесцеремонно и беспричинно отняли.
– В таком случае разве ты не вправе вернуть им то же отчаяние и разочарование? Ты ведь желаешь этого, не так ли? Это было бы так приятно… представь себе: ты, Рыцарь Единства, триумфально возвращаешься в родную деревню на серебряном драконе. Вообрази: все те, кто обращались с тобой как с ничтожеством, пресмыкаются пред тобой, а ты попираешь их головы своими сверкающими сапогами. Тогда ты сможешь наконец-то вернуть себе все, что они украли у тебя. И не только…
Прекрасная серебряноволосая девушка медленно опустила руки, поддерживавшие груди, будто притягивая Юджио. Два подобных спелым плодам холмика, лишившись своей опоры, затрепетали.
Первосвященник протянула обе руки к Юджио и прошептала, не убирая с губ пленяющей улыбки:
– Впервые ты познаешь счастье человека, которого любят, сколько хочешь счастья. Настоящее, ошеломляющее чувство удовлетворения от головы до кончиков пальцев. Я не такая, как те, кто только брал у тебя, не давая ничего взамен. Если ты дашь мне свою любовь, в ответ ты получишь столько же. Я дам тебе несравненное удовольствие, большее, чем ты способен вообразить, если только ты дашь мне свою глубочайшую любовь.